Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

В конечном счете вина за разграбление Рима лежала на войске императора Карла V, хотя трагедия заключалась в том, что незадолго до нападения на Рим Климент VII подписал с ним на юге Италии перемирие [64]. После объявления мира войско императора, ведомое герцогом Бурбоном, двинулось с севера на юг, голодное и обозленное из-за того, что еще не получило жалованья. Солдаты вошли в Лацио, а потом в сам папский город. Один из командиров сообщил: «Шестого мая мы штурмом взяли Рим» [65].

В 1527 году римляне больше всего нуждались в своем епископе, как всегда бывало при грабежах. Но Климент не выедет навстречу захватчику, в отличие от папы Льва I. Он даже не возглавит покаянную народную процессию, в отличие от Григория Великого (590–604 гг.). Вместо того Климент, спасаясь, сбежит по passetto – туннелю между Ватиканским дворцом и замком Святого Ангела. Потом он отступит еще дальше и 7 декабря, переодетый слугой, объявится в Орвието и спрячется в тамошнем обветшалом папском дворце [66]. На какое-то время папа избавился от символов своего сана и избежал связанной с ним опасности и ответственности. Позади остался потрясенный Рим и взятые в заложники пятеро кардиналов [67]. Однако даже грубый плащ мирянина не мог защитить папу надолго. Вскоре после его приезда в Орвието посланники английского короля Генриха VIII прибыли просить папского благословения на расторжение брака короля с Екатериной Арагонской [68]. Это был тот момент, когда тяготы папского сана сменились резким облегчением: хотя мирская власть папы над Римом временно пала, его роль как главы мирового христианства осталась незыблемой.

* * *

Папа вернулся в Рим только в октябре 1528 года. В город въехал исхудавший, больной желтухой, полностью сломленный человек. Но люди слабы, а сан силен. Характерно, что ни унизительное разграбление Рима, ни успехи Реформации не поколебали в сколько-нибудь значимой степени мировое значение папского Рима. Разграбление причинило огромный экономический, политический и людской урон самому Риму и всей Италии. Плюс к тому страны, ушедшие из-за Реформации от папского присмотра, уже никогда не признают его авторитет. Тем не менее их уход компенсирует пылкая верность католических стран и даже некоторых некатолических властителей. К 1530-м годам одумался даже Карл V, а ремесленники, архитекторы и каменщики постепенно возобновили работы по перестройке и облагораживанию Рима. Как и многие другие, император явился в Рим с целью обхаживать нового папу. Напористый, энергичный, полный решимости отстаивать интересы своего рода Фарнезе, Павел III (1534–1549 гг.) стремился укреплять роль пап в городе и мире. Он не станет грешить политиканством, не то что Климент. Придерживаясь нейтралитета, Павел не поддастся уговорам Карла встать на сторону империи и Испании [69]. Но в конце концов амбиции императора в Италии все равно оказались удовлетворены. К 1559 году был заключен Като-Камбрезийский мир, подтвердивший испанское владычество над Миланом, Неаполем и Сицилией, а также полный вывод с этих территорий французских войск.

Император добился политического главенства на полуострове, но папа сохранил свою уникальную роль и продолжил принимать посольства из таких европейских стран, как Франция, Венгрия, Польша и Дания. Как видно в случае африканца Эмануэле Не Вунды, присутствие в Риме иностранцев могло иметь глубокий символический смысл, а расстояния, которые приходилось преодолевать послам, только усиливали эту символичность. В конце весны 1585 года в город пожаловали японцы Накаура Дзюриан, Ито Мансиу, Хара Мартино и Титидзива Мигель[15]. Сами эти невиданные фигуры в прекрасных ослепительно-белых кимоно, слепивших глаза под итальянским солнцем, были восприняты как убедительное доказательство вселенской славы пап [70]. В начале XVII века увенчанный крестом тюрбан Роберта Ширли стал новым символом того же свойства, освоенным папским Римом. Католик, пренебрегший реформой Генриха VIII, посол Ширли привез папской курии грамоту о признании от мусульманского шаха Персии [71]. Были и более традиционные проявления влияния пап в мире: на заре Нового времени в городе обосновались два первых в Европе постоянных дипломатических представительства, существующие и поныне. Новый испанский посол Иниго Велес де Гевара приобрел палаццо Мондалески, который его предшественники только арендовали, договорившись в 1647 году о цене в 22 тысячи скудо с государственным «риелтором» Бернардино Барбером [72]. Примерно тогда же поблизости, в палаццо Фарнезе, навсегда поселились французские послы.

Иностранное присутствие в Риме приобретало и менее грандиозные формы: папство привлекало приезжих, имевших вполне приземленные заботы. Когда папой избирали не итальянца, то в город часто тянулись его соотечественники и соотечественницы, ведомые простым желанием получить работу [73]. Папа мог быть главой самого интернационального на свете двора, но даже он не был чужд тоски по развлечениям, еде и слугам со своей родины, то же самое относилось к кардиналам и к чиновникам курии, которых такой папа привозил с собой в Рим. Когда папами стали арагонцы Каллист III (1455–1458 гг.) и Александр VI, в Риме образовалась целая колония испанских кардиналов, писцов, актеров и царедворцев. В пышных салонах и в скромных комнатах нотариусов и клерков в полный голос зазвучали литература, драматургия и музыка Иберии. Искусство подражало жизни, и вдохновением этим чужестранцам служил Рим. Франсиско Деликадо, испанский клерк, написал в 1528 году «Портрет андалузки», одну из самых популярных драм того времени, о жизни проститутки из Андалусии, занимающейся своим ремеслом в Риме [74].

Даже при папе-итальянце, как бывало чаще всего, его курия, подданные, посетители, как и он сам, нуждались в банкирах, торговцах, поварах. В раннем Новом времени эти роли часто исполняли иностранцы. Постоялые дворы держали бельгийцы, испанцы и фламандцы [75]. Больше всего хлеба выпекали немцы, в торговле и в портах трудились мужчины и женщины из Далмации и Иллирии [76]. На улицах Рима звучали и всевозможные диалекты самого Апеннинского полуострова, ибо здесь сходились уроженцы его севера и юга, искавшие убежища и счастья. Идя мимо французской церкви Сан-Луиджи после игры в карты в доме куртизанки, Дарио ди Пьетро из аббатства бенедиктинцев в Фарфе замечал, что «слышал такие громкие крики на венецианском наречии, словно их там было полсотни» [77]. Зимой он услышал бы в городе более приятные звуки: в это время пастухи, спустившиеся с заснеженных гор, принимались играть на волынках. Были и такие, кто приходил в город в лохмотьях, спасаясь от войн или желая получить обещанную работу. Все это оказывало на Рим поразительное влияние: уже через год после разграбления менее четверти здешних мужчин – глав семейств были римлянами, а почти 20 % вообще были чужестранцами [78].

Среди множества иностранных языков одним из самых употребительных был немецкий. Работая пекарями, ветеринарами, плотниками и иллюстраторами, приезжие из Германии сами помогали городу. Люди с севера часто тянулись в Рим в поисках более свободных, конкурентных рынков. У них на родине все прибрали к рукам ремесленные гильдии, к которым были вынуждены присоединяться все работники [79]. Некоторые приходили, откликаясь на настойчивые призывы пап, стремившихся заселить и оживить город. Много немцев пришло, например, в 1420-е годы, когда Мартин V старался заполнить пустые улицы и лавки района Борго рядом с базиликой Святого Петра. До 1586 года эти кварталы не подчинялись обычной гражданской администрации Рима [80]. А значит, в начале XV века папа мог прельстить потенциальных переселенцев налоговыми послаблениями. Все новички могли прожить в городе целых 25 лет, не платя налогов [81]. Многие этим соблазнялись, в том числе такие немцы, как Элисса Кельнская, Мария Гризах, Эгидий, Матеус, Рекс и Рубеус Супербусы. Появившись в Риме, они сперва могли испугаться кое-кого из своих новых соседей, потому что папа приглашал в город даже преступников. На том условии, что переселяются они навсегда, осужденные, не совершавшие убийств и не предававшие Святой престол, заселяли Борго, считаясь полностью оправданными [82]. К счастью для папы и для его новых подданных из Германии, присутствие преступного элемента перевешивалось соблазнительными условиями для предпринимательства. Элисса торговала травами, специями и снадобьями на окрестных улицах, Мария – перчатками, братья Супербусы чинили обувь на ступеньках базилики Святого Петра.

Религия также обеспечивала иностранным общинам многочисленные центры притяжения по всему городу. Всевозможные постоялые дворы, возникавшие в городе как грибы после дождя, привлекали богомольцев со всей Европы. К 1421 году у немецких пекарей имелась собственная часовня при церкви Санта-Мария-дель-Анима на улице, пролегавшей параллельно Пьяцца Навона [83]. Вскоре их набралось достаточно, чтобы основать новую часовню, рядом с садиком, где можно было хоронить своих умерших. К концу века они построили немного южнее свою церковь, Санта-Элизабета. Позже их стало так много, что они