Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К XVI веку папа стал арбитром при решении вопросов большой политической значимости. Дипломаты и всевозможные посланники сновали по Ватиканскому дворцу с бумагами и запросами от своих господ. Они часто испрашивали папскую санкцию по вопросам традиционной сферы влияния Церкви, например брака. В жизни обыкновенных людей такие вопросы решаются индивидуально и в семьях, но в делах князей и королев все пронизывала политика. Когда папа Александр VI (1492–1503 гг.) позволил французскому королю Людовику XII жениться на вдове его двоюродного брата, он заодно дал добро на дальнейшее объединенное существование двух крупных европейских территорий [29]. Отказ от такой уступки порой оказывался поворотным моментом в мировых делах. По каноническому церковному закону Климент VII мог бы утвердить расторжение брака Генриха VIII[12], но ему никак нельзя было злить преданную жену Генриха Екатерину Арагонскую, тетку императора Священной Римской империи Карла V (1519–1556 гг.), в то время важного союзника Рима[13].
Венецианский посол при курии папы Климента VIII (1592–1605 гг.) Паоло Парута в своем письме от 1595 года рисовал римского понтифика обладателем непревзойденной власти, «двуединым» властителем, совмещающим две роли: во-первых, «главы и вселенского пастыря всего христианского мира, апостольского викария Христа и истинного наследника Петра в католической и апостольской Церкви, во-вторых – мирского владыки, царствующего в одном из государств Италии» [30]. Короче говоря, во власти папы было вести войны и заключать альянсы, как делал любой властелин. Но при этом он обладал духовной властью удостаивать людей несравненными почестями и идти им на уступки, часто недостижимые для обыкновенных политиков. То были беспримерные полномочия, обезоруживавшие тех светских владык, кто впадал в папскую немилость.
* * *
Соревнования за территории и влияние множились в XV–XVI веках, параллельно росло число князей, нуждавшихся в той или иной санкции от папы. Весной 1493 года в город прибыло письмо от Христофора Колумба. Адресованное королю и королеве Испании, Фердинанду и Изабелле, оно было вручено немецкому печатнику Стефану Планку для перевода на латынь и размножения во множестве экземпляров. Заметки Колумба были лаконичными, но при том совершенно небывалыми: он сообщал, что в своем пятимесячном плавании по Карибскому морю «нашел необитаемые острова без числа и всеми ими завладел для нашего пресчастливого короля [Испании]» [31]. Колумб, «не встретив ничьих возражений» [32], похоже, завоевал Кубу, Санто-Доминго и Гаити. Даже если это было правдой, ближе к дому все же возникло сопротивление: португальский король Жуан II написал испанским монархам свое, куда более грозное письмо. В нем Жуан утверждал, что земли, присвоенные Колумбом, уже до того были португальскими владениями, а значит, посланец испанцев являлся вором. Христианские монархи обратились к папе Александру VI как к арбитру, и он решил дело: в 1494 году был заключен Тордесильясский договор о разделе завоеванных территорий Нового Света на испанскую и португальскую зоны.
Для Испании и Португалии папа служил относительно беспристрастным посредником, даже если нейтралитет Александра был отчасти скомпрометирован его испанским наследством. Сам он заявлял, что вопросы «Индий» подпадают под его религиозную юрисдикцию, ведь Испания и Португалия надеялись сделать аборигенов своих новых территорий христианами [33]. При всех обоснованиях и при всей риторике папы того периода находились тут, на новой территории, так же как испанцы и португальцы. Разрешая им, а не кому-то еще, колонизовать некие земли, епископ Рима делил нехристианские земли в тысячах километрах от своего города и раздавал их коронованным главам Европы. Поощряемые рядом монархов, папы приобретали наднациональную территориальную власть на основании своего всемирного духовного могущества, размах которого потенциально был так же велик, как земли, на которые зарились испанцы и португальцы.
Колониальные амбиции таких правителей способствовали превращению пап в деятелей глобального масштаба, хотя короли и королевы Иберийского полуострова ревниво берегли право самостоятельно выбирать епископов для своих новых земель [34]. Александр и другие папы сами, без наущения, тоже вмешивались в мировые дела. Даже предшественники Александра пробовали ступать в международные воды. В середине XV века Пий II (1458–1464 гг.) вмешался, когда турки-османы стали подавлять очаги сопротивления на землях Византии, захваченных ими после взятия Константинополя в 1453 году [35]. Теперь «вторым Римом» правили мусульмане. К лету 1461 года османы вошли в Трапезунд, что на северо-восточной окраине Анатолии. Османский султан Мехмед II считал, что его армия закрепляется на законно завоеванных территориях. Однако с точки зрения папы султан-мусульманин вел жестокую войну на христианских землях. Пий направил из Рима смелый приказ: по нему Мехмед должен был отступиться от своей мусульманской веры и начать молиться христианскому Богу [36]. Это самоуверенное и дерзкое требование было проигнорировано. К августу 1462 года османы вторглись на греческий остров Лесбос, где венецианский наместник и командующий Николо Гаттилузио тут же перешел в ислам в надежде умилостивить победителей [37]. Увы, надежда оказалась тщетной. Турки задушили его тетивой от лука и перебили 400 итальянцев, разрубив тела пополам. Остальное население острова они обратили в рабство [38].
Демарши Пия были безуспешными, однако они свидетельствовали о растущей самоуверенности пап. Ранние понтифики, такие как Лев I (440–461 гг.), стояли лицом к лицу с завоевателями на итальянской земле, папы же Средневековья добились общемирового религиозного первенства. Их наследники на заре Нового времени пошли дальше, утверждая себя как мировые пастыри с политическим влиянием, несущие свое слово поверх религий, границ и морей. Порой это влияние могло перерастать в политическую силу даже в отношении мусульманских вождей. После смерти Мехмеда в 1481 году трон занял его старший сын Баязид. Тогда уязвленный этим третий сын Мехмеда, Джем, заключил непростой союз с католическими рыцарями Родоса [39]. В османском мире престолонаследие не всегда бывало линейным; как и другие до него, Джем намеревался побороться с братом за корону. Тем временем он добивался защиты у рыцарей за обещание оказания им поддержки в случае своего прихода к власти. Джем провел семь лет в заточении во французских замках и тюрьмах, строя планы, сочиняя стихи и даже соблазняя дочерей своих стражников (как минимум одну) [40]. Правда, после освобождения он стал не политическим манипулятором, а пешкой на дипломатической доске.
Папа Иннокентий VIII (1484–1492 гг.) разглядел в Джеме удобный инструмент для переговоров с турками и потребовал, чтобы рыцари передали принца-мусульманина ему. Иннокентий правильно оценил стоимость Джема: Баязид изъявил готовность платить до 30 тысяч дукатов в год за то, чтобы его брат оставался за решеткой [41]. Когда в 1490 году Джем прибыл в Рим, он приветствовал папу поцелуями и теплыми объятиями. Однако и у Иннокентия он оставался пленником, с почетом содержавшимся в замке Святого Ангела. Всего одним движением Иннокентий превратил Рим в центр бойкой ближневосточной дипломатии. Кайт-бей, мамлюкский султан Каира, поспешил туда и стал упрашивать папу присоединиться к мамлюкам в их борьбе с османами. Брат Джема Баязид тоже отрядил в Рим своих людей с весьма заманчивыми подношениями. Прибыв ко двору папы, они вручили Иннокентию 120 тысяч золотых монет, великолепные дары и пространное письмо с предложением немеркнущей дружбы с османским султаном [42].
Как всегда бывало в истории папства, действия пап отзывались эхом в Риме. Песок Лесбоса еще не впитал пролившуюся там кровь, а Пий уже сокрушался о судьбе тамошних греков. Взывая к помощи Всевышнего и всех святых в борьбе с турецкой угрозой, он повелел доставить в Рим голову святого Андрея, брата Петра. Андрей умер на Х-образном кресте в Ахее, в Римской империи, на северо-западе Греции. В апреле 1462 года его голову внес в Рим кардинал Виссарион Никейский, эрудит, родившийся в завоеванном теперь турками Трапезунде и старавшийся воссоединить восточные церкви и Рим. Он приближался к папе на лугу близ Мульвиева моста к северу от города, орошая свою густую седую бороду слезами. На устроенной Пием церемонии голова Андрея служила символом всех христианских беженцев на мусульманском Востоке [43]. В диалоге двух церковников папа исполнял роль Петра, Виссарион – Андрея [44]. Говорили, что Пий дрожал от эмоций, простирался ниц перед мощами Андрея и провозглашал: «Наконец ты здесь, о святая глава, потревоженная в месте упокоения яростью турок!» [45].
Сцена была волнующая, но далеко не интимная. Вокруг Пия сгрудились местные магнаты, послы, кардиналы и прочие гранды, рухнувшие на колени на глазах у огромной толпы зрителей. Когда
