Историчка - Маргарита Графова

лет двадцати. Молодой человек был настолько низок, что виделся карликом. Шеи у него не было: огромная голова росла прямо из туловища. Федя смотрел на соседа с нескрываемым презрением и впервые в жизни мысленно благодарил Создателя за высокий рост. Но, несмотря на природный дефект и незавидную участь заключенного, парнишка не терял бодрости духа, которой попытался поделиться и с Федором:

– Ну, чего вы нос повесили?

Художник не отвечал. Он жутко хотел в туалет и боялся, что не выдержит и сделает свое мокрое дело прямо на пол автозака. Федя крепился из последних сил, сжимая зубы до скрежета.

– Впервые повязали, да? ― не унимался горбун. ― А меня ― нет. Но я их не боюсь. Посижу и в автозаке, и в камере посижу, зато впереди нас ждет счастливая жизнь в России будущего!..

Курин был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не выслушивать проповедь соседа. Ему повезло. Дверь автозака отворилась, и пара полицейских затолкала внутрь трех школьников и коротко подстриженную молодую девицу с огромной задницей и нашивкой в виде радуги, прицепленной булавками к рюкзаку. Девушка пыталась вырваться из рук стражей порядка и орала грубым мужицким голосом, оглушая вынужденных обитателей автозака. Но силы оказались неравны. Пять минут спустя спецтранспорт уже мчался по заснеженным улицам в сторону ближайшего отделения полиции.

В участке у Федора забрали паспорт и, наконец-то, разрешили сходить в туалет. Затем задержанного отвели в небольшой кабинет в самом конце узкого темного коридора, где его ожидал молодой белобрысый лейтенант.

– Ну, что, предатель? ― обратился полицейский к Курину. ― В революционера поиграть вздумал? Ну, ладно, они ― дети, а ты-то куда?

Курин не ответил.

– Где трудимся?

Федя отрицательно покачал головой.

– Инвалид? ― уточнил лейтенант.

Федя молчал.

– Тунеядец, значит. Так и зафиксируем, ― парень раскрыл паспорт художника и начал переписывать данные в протокол допроса. ― Двухметровый лоб, не стыдно не работать?! На что живешь? На пенсию пожилой матери? Или воруешь? ― полицейский положил на ручку на стол и пристально посмотрел на Курина.

Федор остался нем.

– Да что ты все молчишь? ― не выдержал молодой служитель закона. ― Ты вообще разговаривать умеешь?

Он встал, подошел к задержанному, схватил его за воротник старенького пальто и начал трясти так, что несколько раз невольно ударил несчастного спиной об стену. Но все усилия оказались напрасны: Курин не произнес ни слова. Полицейский вернулся за стол, вытирая рукавом кителя вспотевший лоб.

– Правильно Серега сказал, что все эти несогласные ― дебил на дебиле. Впервые столкнулся с вашим братом. Ничего, посидишь ночь в камере, а утром Петрович придет ― уж он-то тебя разговорит!

Николай Петрович Кузнецов, начальник отдела полиции, куда привезли Курина и других протестующих, в молодости служил в горячей точке и по счастливой случайности ни разу не был ранен. Вернувшись из армии, старший сержант устроился на работу в тогда еще существовавшую милицию, где дослужился до звания подполковника. Николай Петрович всем сердцем любил Россию и готов был уничтожить каждого, кто посягнул бы на безопасность Отечества. Он знал о вчерашнем митинге и специально пришел на работу пораньше, чтобы лично допросить задержанных в ходе несанкционированного мероприятия.

Едва подполковник вошел в свой кабинет, как на пороге возник уже знакомый нам лейтенант:

– Разрешите, доложить, Николай Петрович. Взяли шестерых. Школьников забрали родители под расписку. Гражданке выписали штраф. Двое в камере. Горбатый, его раньше Сергеев задерживал. И еще один ― взрослый, ― полицейский на минуту задумался, вспоминая данные задержанного. ― Кажется, Курин… Да, Федор Курин.

Начальник отделения замер, услышав знакомую фамилию. Он помнил, с каким уважением старшие сослуживцы рассказывали об Иване Кузьмиче Курине ― подполковнике КГБ и ветеране Великой Отечественной. Не может быть, чтобы родственник столь уважаемого человека, настоящего патриота своей родины, присоединился к шайке саботажников. Конечно же, нет! Мало ли их, однофамильцев?!

– Ко мне его, срочно! ― скомандовал Кузнецов.

Федора привели в кабинет начальника полиции.

– Курин Федор Иванович? ― произнес подполковник, не поднимая глаз от протокола, накануне заполненного молодым лейтенантом. ― Знавал я одного Курина. Иван Кузьмич ― не вашим ли родственником будет?

Суровый вид Кузнецова сразу же напугал Федю. Художник понял, что молчание, имевшее место в разговоре с лейтенантом, в данном случае сыграет против него. Потерев кончик носа указательным пальцем, Курин тихо сказал:

– Дед мой…

Николай Петрович резко побледнел, встал из-за стола, подошел к задержанному и пристально посмотрел в его глаза. Федору показалось, что он чувствует взгляд покойного Ивана Кузьмича. В последний раз столько презрения в свою сторону Курин-младший ощущал лишь в тот момент, когда заявил своему деду, что коммунизм ― это утопия, и торжествовать его однопартийцам осталось недолго.

– Не дожил Иван Кузьмич до такого позора! ― лицо подполковника покраснело, глаза же налились кровью от злости. ― Знаешь ли, ты, гаденыш, что дед твой с первого дня и до последнего войну прошел? Здоровья своего не жалел, чтобы такие, как ты, могли жить спокойно и сыто. Сколько молодых ребят жизнь свою положили ради нашего будущего! И не раздумывали ― шли на фронт, Родину защищать. И смерти не страшились ― лишь за Отчизну боялись. А вы что? Перед вами все возможности открыты. Вместо того, чтобы на благо России трудиться, решили ее развалить и распродать по частям? Не получится! Не родилась еще тварь, способная русский народ сломить! Раздавили фашистскую гадину, и вас раздавим. Хотя… вас и давить не придется. Разбежитесь сами, как тараканы. Такие, как ты, в сорок первом Гитлеру задницу целовали. Будь моя воля, собрал бы вас ― и в Сибирь. На самую черную работу. Нечего вас жалеть, предателей Отечества!

Кузнецов почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он открыл окно, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, а затем взял стакан и налил себе воды из графина, стоящего посередине стола.

– Из уважения к покойному Ивану Кузьмичу, ― пониженным тоном заговорил подполковник, сделав пару глотков и немного переведя дух. ― Сегодня я тебя не задержу. А надо бы. Надо бы на пару месяцев прикрыть, чтобы ума набрался. Пошел вон! Еще раз увижу ― посажу, как организатора, старшего по возрасту… Вон! ― перешел на крик Николай Петрович, увидев, что Федя слегка замешкался.

Курин побледнел и поспешил покинуть кабинет начальника полиции. Он вышел из отделения, присел на бетонное крыльцо, покрытое прозрачной ледяной коркой, и закурил. Больше Федор не ходил на митинги.

Глава 4. Последняя любовь

Ни одно из миллионов озер, разбросанных по бескрайней России-матушке, не сравнится своей красотой и величием с Байкалом, со всех сторон окруженным сопками, похороненными под зеленым саваном бархатной травы, и горными хребтами. Вода здесь настолько прозрачная и чистая, что зимой сквозь метровую толщу льда можно разглядеть шустрых обитателей глубинного мира. Озеро стало родным домом для сибирского осетра, сазана, налима и, конечно же, омуля ―