Историчка - Маргарита Графова

– Имя тебе будет Федор ― дар Божий!

Федя Курин рос замкнутым и тихим ребенком. Когда к его родителям приходили гости, и просторные коридоры сталинки гудели от топота детских ног, мальчик предпочитал отсиживаться в своей комнате. Никакие уговоры и обещания на него не действовали. К людям он не выходил. Курины с завистью смотрели на пап и мам, исполненных гордости за своих чад, громко декламирующих стихи или заливистыми голосами исполняющих детские песенки. Но больше всех подобное поведение Федора расстраивало дедушку. Ветеран, как мы уже ранее говорили, представлял своего внука исключительно военным. Он дарил малышу игрушки, о которых другой советский ребенок мог только мечтать: пахнущие свежей краской танки, самолеты, фронтовые грузовики и наборы бравых солдатиков. Казалось, вся игрушечная промышленность СССР сосредоточилась в комнате младшего Курина. Но Федя демонстрировал удивительное равнодушие и часто даже не вскрывал упаковку очередной уменьшенной версии великого Т-34.

Несмотря на меланхоличность своего характера, Федор не отставал в развитии от остальных детей, а во многом даже опережал их. Он рано выучился читать и писать, и вскоре книги стали его лучшими и единственными друзьями. Федя мог часами просиживать за чтением и сильно раздражался, когда родители нарушали его уединение и звали к обеденному столу. Видя нежелание своего сына общаться со сверстниками, Курины приняли решение не отдавать малыша в детский сад. Воспитанием мальчика занимались его матушка и дед, отец же большую часть своего времени посвящал преподаванию и научной работе.

Больше всего на свете Федя любил рисовать. Мать, имевшая педагогическое образование, сразу же разглядела в детских рисунках плохо замаскированный намек на большой талант. Иван Кузьмич не хотел видеть долгожданного внука художником: он считал рисование уделом бездельников и слабаков. Но, в конце концов, после множества неудачных попыток вызвать у мальчика интерес к военному делу, смирился. Так у пожилого коммуниста родилась новая мечта, в которой молодой выпускник художественного училища Федор Курин превращался в живого классика соцреализма.

В середине осени, когда областной центр на Каме примерил красные одежды и пребывал в торжественном ожидании празднования очередной годовщины Октябрьской революции, старик Курин повел восьмилетнего внука в художественную галерею, где проходила выставка социалистического искусства. Иван Кузьмич ожидал увидеть восторг в глазах маленького Федора, но равнодушный взгляд ребенка рассеянно блуждал между полотнами, изображающими неутомимых тружеников донецкой шахты, красавиц-узбечек, собирающих хлопок, и розовощеких доярок-шеститысячниц, гордо позирующих на фоне опустошенных буренок.

Вечером, когда семейство Куриных собралось за столом, отставной подполковник спросил:

– Федя, расскажи, чем тебе понравилась сегодняшняя выставка?

Мальчик молчал, продолжая ковырять вилкой свиной шницель, щедро политый брусничным соусом. Но не прошло и пары секунд, как Федор пристально посмотрел на деда. Чистые детские глаза загорелись несвойственной для столь нежного возраста ненавистью:

– Коммунисты уничтожили искусство!..

С тех пор Федя отрицал коммунизм и все, что с ним связано. Он открыто демонстрировал презрение к идеологии и как бы ненароком разбил бюст Владимира Ильича, почти полвека простоявший в гостиной. От щедрого солдатского ремня младшего Курина спасала только мать, за юбку которой мальчик прятался, убегая от разъяренного деда.

Однажды, в самом разгаре перестройки, когда люди уже начали ощущать на себе слабое дуновение ветра свободы, усиливающееся с каждой секундой, мальчик принес из школьной библиотеки журнал с работами великих иконописцев. Сидя за письменным столом и всматриваясь в лики святых, он не заметил, как за спиной возник Иван Кузьмич. Глаза пожилого коммуниста горели от ярости, словно в далеком сорок третьем, когда лейтенант Курин, управляя огромным танком, давил немецкую гадину. Старик вытащил мальчика из-за стола, схватил за грудки и начал трясти с такой силой, точно это был пленный фриц, а не его родной внук:

– Признавайся, гаденыш, ты что, веришь в Бога? Говори!..

Но на лице Федора не дрогнул ни один мускул. Он спокойно посмотрел в глаза прародителя:

– Я не верю в Бога, в которого веришь ты!

Август! Месяц, наполненный предвкушением неизбежной смерти очередного лета. Щедро дарующий солнечный свет и надежду на пощаду в самом начале и к концу своему выносящий безжалостный приговор. Смешивающий смрад уже разлагающейся у подножия яблонь московской грушовки с ароматом еще незрелой антоновки, наливающейся на ветвях. Вспыхивающий адским костром бархатных гладиолусов и наполняющий утро холодным воздухом, словно взятым взаймы у предстоящей осени. Вселяющий в душу волнение и жажду духовного и физического, схожие с теми, что зарождаются в разгаре весны. Но, если чувство вешнее улетает быстрее беззаботного ветра, то август благословляет на любовь вечную.

После смерти Ивана Кузьмича его невестка получила возможность отмечать христианские праздники. Супруг ее, в отличие от своего отца, хотя и оставался равнодушным ко всему, что связано с религией, ничего не имел против посещения церкви и даже иконы с ликом Богородицы, отныне красовавшейся над кухонным столом. В начале весны квартира Куриных расцветала веточками пушистой вербы, а на Пасху переполнялась сладким запахом свежеиспеченных куличей.

В тот понедельник Иван Иванович отправился на работу, а Федя, как всегда, смотрел телевизор. Хозяйка же колдовала над фирменным пирогом, приуроченным к Яблочному Спасу. Когда кушанье было готово, женщина достала его из духовки, отрезала большой кусок и щедро посыпала сахарной пудрой. Затем она налила в чашку яблочный компот, приготовленный с вечера, и, поставив оба лакомства на серебряный поднос, поспешила в зал. Открыв дверь, Курина увидела, что Федя сосредоточенно уставился в экран, на который почему-то транслировался балет, нетипичный для будничной программы советского телевидения. В чарующих звуках, рождающихся из глубины аппарата «Горизонт», женщина сразу же узнала музыку Чайковского.

– А я в молодости в Большой театр ездила на «Лебединое озеро»…― поделилась она с сыном.

Но Федор, даже не взглянув на мать, торжествующе процедил сквозь зубы:

– Конец пришел вашей власти!

Новая жизнь началась у семейства Куриных и у целой страны. Одно за другим закрывались передовые производства социалистического труда, оставляя на произвол судьбы вчерашних пролетариев. На немногочисленных уцелевших заводах выплата заработной платы задерживалась на несколько месяцев. Несчастным людям, чтобы прокормить себя и детей, приходилось проявлять крайнюю изобретательность. Женщины пекли пирожки, шили одежду, вязали носки и варежки на заказ. Мужчины же не считали зазорным браться за любую черную работу. Что касается более молодого населения, то оно оперативно перестроилось под изменившуюся реальность и ушло в коммерцию. На улицах города выросли ларьки, где, к радости неугомонной детворы, продавались заграничные жвачки, шоколадные батончики и кока-кола. В стране, когда-то страдавшей от дефицита, теперь можно было купить абсолютно все. Рынки наводнили палатки, переполненные спортивными костюмами, джинсами, китайскими куклами Барби и шапками из ангоры. Люди, привыкшие к вечной нехватке, теряли голову от изобилия красочного импортного товара.

В одно