Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный

и красной фуражке. Красная фуражка удивила Костромина. «Играют в железнодорожников!» – с иронией подумал он и спросил у дежурного, где Настырный.

– Спит, наверно, – спокойно ответил тот.

– Разбудите немедленно.

– А… собственно, зачем?

– Даете заявку на паровоз, а платформы не погружены!

– Платформы погружены, – с достоинством ответил дежурный и поправил на голове фуражку. – Три – на этом складе, остальные – на других. Паровоз за четверть часа соберет состав. Если бы у нас был маневровый паровоз, мы бы и сами формировали составы.

– А документы в порядке? – не унимался Костромин. – Где накладная, спецификации?

– У меня на станции, – сказал дежурный и пошел к игрушечному теремку.

Костромин последовал за ним. В теремке было тепло и чисто. В крохотной пустой комнате, на дверях которой висела табличка «Зал ожидания. Курить нельзя», вдоль стен стояли скамейки, а посредине поблескивал ярко начищенным медным краном бачок с водой. Дежурный открыл боковую дверь с надписью: «Служебное помещение. Вход посторонним запрещен». Костромин решил, что он человек на узкоколейной дороге леспромхоза не совсем посторонний, и смело перешагнул порог служебного помещения станции Медвежка.

Дежурный сказал правду: все документы оказались в полном порядке.

– Та-ак… – протянул Костромин, уже сожалея, что не поверил дежурному сразу, и, бросив взгляд на красную фуражку, спросил: – Это Настырный пошил вам такие красивые фуражки?

Дежурный смутился, и стало видно, что он еще моложе, чем казался на первый взгляд.

– Это моя личная фуражка, – признался он. – Сам сшил.

– А шинель?

– По случаю купил в городе.

– Любите железную дорогу?

– Да… Осенью думаю поступить в железнодорожный техникум.

– Правильно надумано! – одобрил Костромин. – Собирайте состав.

Дежурный налил ему стакан крепкого горячего чаю, придвинул кулечек с твердыми, экономными конфетами и вышел. Костромин с жадностью выпил один стакан чаю, налил второй, вспомнил, как на станциях других лесопунктов его продували злые сквозняки, и повеселевшими глазами оглядел служебное помещение. На стене рядышком висели плакат с текстом гимна Советского Союза и чертеж парового котла узкоколейного лесовозного паровоза серии ПТ-4. Это соседство гимна с чертежом почему-то вдруг очень понравилось Костромину.

Он сидел в теплой комнате, курил, смотрел на чертеж парового котла и думал о том, что надо обязательно поближе узнать Настырного. Пришел дежурный, доложил, что состав готов.

На перроне Костромин, пожимая дежурному руку, сказал:

– Обязательно поступайте в железнодорожный техникум! – и поднялся на тормозную площадку.

Провожаемый веселым звоном станционного колокола, главный инженер Сижемского леспромхоза отбыл из Медвежки, так и не повидав начальника лесопункта.

Неделю спустя Костромин увидел Настырного на производственном совещании.

Чеусов «с песочком» пробирал руководителей лесопунктов, но Медвежку не затрагивал. Настырный глыбой сидел в углу и молчал. Сразу после совещания он уехал, не пытаясь выпрашивать добавочных рабочих, горючее и запасные части, как это делали начальники других участков. У Костромина сложилось впечатление, что Настырный меньше нуждается в руководителях леспромхоза, чем они в нем.

3

Помимо полезной работы, приходилось еще заниматься сводками. Сводки писал весь леспромхоз, начиная с производственного отдела и кончая бухгалтерией. Пять статистиков – три в лесопунктах, один на нижнем складе и один в конторе – только и делали, что собирали сведения для сводок.

Сводки были разные: пятидневные, декадные, месячные, квартальные – всего шестнадцать форм и среди них одна комбинированная, которая называлась так: «№ 1-ЛЗ-тел», что означало – первая лесозаготовительная телеграфная. «№ 1-ЛЗ-тел» содержала сто восемь пунктов, и в леспромхозе ее прозвали «толстым теленком».

Существовал специальный табель, который устанавливал строгий порядок во всем этом богатом сводочном хозяйстве. Но трест, проявляя самодеятельность, требовал, чтобы пятидневная отчетность, состоявшая по табелю из двух пунктов, была расширена до семнадцати.

Костромин пошутил как-то, что они исписывают бумаги на сводки больше, чем выйдет продукции из бумажного сырья, заготовляемого леспромхозом.

После каждой декадной сводки управляющий трестом вызывал директора леспромхоза и главного инженера к телефону и распекал их – не спеша, методически, стараясь задеть самолюбие. Чеусов, робевший при личных встречах с Дедом Морозом, по телефону отвечал независимо, даже дерзко. Его слова можно было истолковать так: «Легко тебе там, в городе, управлять, а ты вот здесь, на моем месте, попробуй!» Но когда разговор с управляющим кончался и храбриться больше было не перед кем, директор сразу падал духом.

У Чеусова была страсть классифицировать все, что поддается классификации. Нагоняи управляющего он подразделял на умеренные и разносные, и Костромин заметил, что каждой степени нагоняя соответствовала вполне определенная, раз и навсегда установившаяся реакция директора.

Умеренные нагоняи повергали Чеусова в лирическое настроение, и он предавался воспоминаниям. Вспоминал сижемский директор всегда одно и то же – свою работу в леспромхозах в доброе старое время, когда лес не знал еще ни электростанций, ни трелевочных тракторов.

– Вы не поверите, – говорил директор Костромину, – в тридцать четвертом году я работал в таком расчудесном леспромхозе, где даже телефона не было, а почта из треста приходила на двенадцатый день. Мы годами начальства своего не видывали! Чуть солнышко село – и на боковую или в преферанс играть, до зорьки. Эх, и разлюбезная жизнь была!.. А теперь целый день на паровозе носишься, как какой-нибудь командир бронепоезда, или по телефону орешь до хрипоты в горле. Дома прикорнешь на часок – телефон тебя и там найдет, подымет на ноги. – Директор грозил телефону кулаком. – И кто тебя, горластого, выдумал! Тоже, облагодетельствовал человечество!.. Спасибо, моя Степанида Макаровна – женщина хитрая: как я усну, трубку снимет, а потом на Машу-проказницу сваливает. Я уж давно догадался, какая тут Маша орудует, да виду не подаю…

После разносных нагоняев Чеусов начинал ругаться. Ругал он управляющего, который только что распекал его, работников леспромхоза, за чью нерадивость ему приходилось отвечать, и напоследок – самого себя.

Каждый нагоняй, вне зависимости от его категории, Чеусов отмечал по-своему: запирался у себя дома и пил в одиночку – назло управляющему, который не брал в рот спиртного и считал поэтому, что все человеческие пороки, и в том числе главный – невыполнение плана, – происходят от пьянства. Выспавшись, директор с новой энергией окунался в работу и уж больше не заглядывал в стакан до очередного нагоняя.

Злой и непримиримый, он разъезжал по лесопунктам, бранился, требовал, распекал участковых руководителей, перекладывая на их голову ту часть трестовского нагоняя, какую каждый из них, по его мнению, заслужил. Чеусов по три дня не спал сам и другим не давал спать. Девизом его работы было: «Давай! Давай!» Он думал лишь о текущем дне. Сегодня леспромхоз выполнил вывозку – и хорошо! А сколько он вывезет завтра – об этом завтра и голову будем ломать. Заглядывать вперед Чеусов не любил,