Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

из друзей Жозепа Ренау, – идея предложить пост директора музея человеку, который всегда имел противоречия с официальной властью, да еще и давно был далек от Испании как физически, так и духовно, показалась бы шуткой»{674}. Но коммунистическая интеллигенция Испании прекрасно понимала, какое важное, даже символичное, значение имело имя Пикассо для укрепления международной солидарности против режима Франко. В журнале El Mono Azul, который выпускал Альянс антифашистской интеллигенции, это «первое официальное признание Пикассо со стороны Испании» было названо стратегическим решением. «Цель не в том, чтобы Пикассо стал руководителем музея Прадо, а в том, чтобы он оказался в наших рядах. Этот художник нужен революции, и мы должны заполучить его – вернуть в Испанию»{675}. И такой расчет оказался верным. Объявление о назначении Пикассо вызвало широкий резонанс, и на художника обрушился поток поздравлений. Например, пилот третьей республиканской эскадрильи Франсиско Руис прислал Пикассо записку, в которой назвал художника «правильным человеком в правильном месте» и добавил: «Да здравствует свобода! Да здравствует Социалистическая Республика! За триумф Культуры и Прогресса!»{676}

В то время как Пикассо все еще оставался в Париже, ему приходили все более настойчивые письма от официальных лиц Испании, которые, без сомнения, оказали влияние на его политическую активность: «Дорогой мастер, одна из задач художественной политики нашего правительства заключается в налаживании отношений с Вами – выдающимся человеком и героическим художником, – так начал Жозеп Ренау Беренгер операцию по привлечению Пикассо на сторону республиканцев в одном из своих посланий. – Испания переживает огромные потрясения. Мы проливаем кровь во имя священной войны против фашизма, ради спасения нашей страны. Министерство образования и изящных искусств готово предоставить Вам как материальную, так и моральную поддержку: абсолютно все, что даст Вам возможность согласиться приехать в Испанию и жить среди великого испанского народа, который по праву заслуживает самого лучшего – другими словами, Вас. Я жду Вашего решения и уверяю, что к этому приглашению присоединяются все художники страны, которые понимают, что искусство имеет принципиальное значение для истории. С большой любовью, Жозеп Ренау Беренгер»{677}. Какой эффект произвела подобная риторика на Пикассо?

На следующий день в наступление перешел заместитель министра образования Испании Антонио Родригес Морей и от имени президента Мануэля Азаньи написал Пикассо: «Имеем честь направить Вам копию приказа от 19 сентября о Вашем назначении на должность почетного директора Музея Прадо. Правительство Испанской республики с огромной радостью приглашает Вас приехать в Испанию в качестве официального гостя, чтобы лично убедиться в том, что мы делаем все возможное для защиты национального художественного наследия»{678}.

Никто так и не смог убедить Пикассо вернуться в Испанию, но ту помощь, которую он впоследствии оказал республиканцам (как в художественном, так и в финансовом плане), сложно было переоценить. Пикассо начал активно поддерживать испанских художников и скульпторов, приехавших во Францию, среди которых были Педро Флорес, Хоакин Пейнадо, Бальтасар Лобо, Антони Клаве и многие другие. Он покупал их работы или просто давал им деньги, содействовал в решении бюрократических формальностей, приглашал в свой дом и советовал, как влиться в парижскую жизнь{679}. Наконец, 5 декабря 1936 года комиссар по пропаганде правительства Каталонии Жауме Миравитльес написал мастеру лично. Он подчеркнул, что «на всех творческих людях лежит огромная ответственность в эти тяжелые времена», а также напомнил об их «долге объединиться» и проявить свою политическую позицию{680}. В этот самый момент Пикассо, откинув всякие сомнения, принял решение приступить к прямым действиям в поддержку Испанской республики.

В январе 1937 года Жозеп Ренау от имени народа Испании сделал художнику заказ – монументальное произведение для испанского павильона на Всемирной выставке в Париже, которая открывалась 12 июля в этом же году. К выполнению такого задания Пикассо подошел не сразу, этому предшествовала череда событий. В начале января он создал свою первую политическую работу «Мечта и ложь Франко» в виде четырнадцати виньеток, напоминавших комиксы. Через полгода открытки с их изображением начали продавать в знак солидарности с республиканским движением. Семнадцатого января войска генерала Франко совершили первый воздушный налет на родной город Пикассо Малагу. Этот варварский рейд произвел на художника оглушающее впечатление. Всего за один день он написал «Фигуру женщины, вдохновленной войной в Испании» (Figure of a Woman Inspired by the War in Spain) – необычайно яркую картину, которую подарил Доре Маар, и та хранила ее до конца жизни. В течение последующего месяца день за днем Пикассо сочинял стихи, каждая строчка которых отражала переполнявшие его отвращение и ужас: «дерьмо и еще больше дерьма», «отчаяние в мягком свете ее глаз», «тревога, вывешенная сушиться на колючей проволоке», «живот, набитый грязными старыми газетами и страхом»{681}.

В апреле Пикассо провел несколько недель на севере Франции в компании Марии-Терезы Вальтер и Майи. Там он начал разрабатывать свои первые идеи для испанского павильона и набросал двенадцать карандашных рисунков на синем пергаменте. Изначально Пикассо задумывал оформить выставочный зал в виде мастерской, поместив там скульптуры и огромный холст с изображением художника и его модели. Однако 19 апреля, очевидно, зайдя в тупик, маэстро изменил свое решение и на экземпляре газеты Paris-soir, где была размещена статья министра иностранных дел Франции Ивона Дельбоса о политике невмешательства Франции в гражданскую войну в Испании, нарисовал фигуру, держащую в поднятой руке серп и молот{682}.

Вернувшись в Париж десять дней спустя, Пикассо был ошеломлен новостями с родины. Сорок четыре нацистских бомбардировщика при поддержке тринадцати итальянских самолетов сбросили 2500 зажигательных авиабомб на баскский город Гернику. Менее чем за четыре часа было уничтожено в буквальном смысле все гражданское население города. «Тысячи бомб Гитлера и Муссолини превратили Гернику в пепел. Число погибших и раненых не поддается исчислению. Как долго мы будем терпеть ужасающие деяния фашизма?» – гласила первая полоса газеты «Юманите» в среду, 28 апреля 1937 года. Еще в одном издании Французской коммунистической партии, газете Ce Soir, журналист Матье Корман так описал эти ужасные события: «Город был охвачен огненным заревом. Гигантские языки пламени вздымались ввысь, окрашивая облака в кроваво-красные оттенки. Похоже, что все жители были сожжены заживо. Крики женщин и детей были невыносимы»{683}. Фотографии и сообщения об этой бойне, которые Пикассо увидел в прессе, мгновенно мобилизовали все его скрытые ресурсы. Художник работал днем и ночью, с поразительной скоростью делая наброски и подготовительные рисунки: «Голова лошади» (2 мая), «Мать с мертвым ребенком и лошадью» (8 мая), композиционный этюд Герники (9 мая), «Женщина с бездыханным младенцем перед лестницей» (10 мая), эскиз головы быка