Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

он активно участвовал в демократизации музеев и театров. «Я уезжаю в Цюрих, но в понедельник загляну к тебе на улицу Гранд-Огюстен, чтобы мы могли откровенно поболтать», – писал Пикассо Жан Кассу, который наряду с Элюаром и Сабартесом входил тогда в его ближайшее окружение. Письмо было составлено на министерском бланке, поскольку Кассу в этот период получил пост во французском правительстве и занимался вопросами изобразительного искусства. – Ты должен знать, что атмосфера в Академии изящных искусств полностью изменилась в том, что касается современной живописи, и у тебя там есть не только поклонники, но и друзья. Обнимаю. Твой верный друг»{664}.

К этому моменту Кассу уже несколько лет уверял Пикассо в своем глубоком восхищении, прославляя художника «как последнего представителя испанского барокко»{665}, и даже намекал на родственные связи (его собственная мать была андалузкой). Но смог ли он в короткий период правления Народного фронта, даже имея на своей стороне такого прогрессивного интеллектуала, как Жан Зе, переломить неприятие, равнодушие и подозрительность, которые институты страны демонстрировали по отношению к творчеству художника с 1901 года? Весной 1936 года, несмотря на «фазу политического благополучия» между Францией и Испанией, Пикассо переживал то, что позже он опишет Брассаю как самые трудные годы своей жизни. Он жил в страхе, что его творчество может быть снова подвергнуто нападкам. На этот раз его опасения усугублялись еще и рисками финансовых потерь в случае возможного развода с женой. Художник постоянно исчезал из Парижа, а когда возвращался, сваливал все рутинные дела и хлопоты на Сабартеса. Сам же он чувствовал огромную ответственность, которая давила на него: ведь именно в этот момент политика полностью вошла в его жизнь. В том году в честь Дня взятия Бастилии Кассу заказал Пикассо роспись занавеса для театра du Peuple, где ставилась пьеса Ромена Роллана «14 июля», посвященная штурму крепости 14 июля 1789 года. Пикассо стал частью престижной команды наряду с самим Ролланом, писателем-пацифистом и лауреатом Нобелевской премии. Пригласив Пикассо принять участие в столь значимом для Французской республики событии, Жан Кассу тем самым приравнял его к мастерам, чьи работы считались национальным достоянием. Это был для художника второй (и последний) официальный заказ Франции{666}.

Пикассо подготовил мощный эскиз занавеса: массивная пирамида из человеческих тел, напоминающая кастельс[140], которые по древней традиции возводили во время фестивалей в Каталонии{667}. Зачем ему понадобилось использовать такой образ? А все потому, что этот символ сопротивления испанской монархии, как и каталонские гимн, флаг и язык, был запрещен в Испании с приходом диктатуры Франко в 1936 году. Тем самым Пикассо хотел предложить то, что остро отвечало политической обстановке как во Франции, так и в Испании. Но впоследствии мастер передумал и решил продемонстрировать Кассу рисунок, сделанный несколькими неделями ранее. Это было изображение погибшего Минотавра в костюме Арлекина. Пикассо попросили создать образ Французской революции, и он выполнил сложную, загадочную, мифологическую работу, на которой были изображены его любимые персонажи, ярко иллюстрирующие как национальный эпос, так и личную драму художника.

В это время Мария Пикассо-и-Лопес продолжала отправлять сыну взволнованные письма. Гражданская война в Испании растоптала ее размеренную жизнь с устоявшимися религиозными ритуалами. Она, словно профессиональный писатель, необычайно точно описывала иконографию гражданской войны, которую художник воспроизвел годом позже в картине «Герника». Можно ли сказать, что у матери и сына были одинаковые политические взгляды? Несомненно лишь то, что кровавые события в Испании выбили их обоих из привычного комфорта, что привело к первому и последнему в их жизни моменту настоящего душевного единения.

«Дорогой Пабло! Обстрелы продолжаются. Двенадцать монахинь были казнены прямо у стены нашего дома. И это еще не говоря о тех, кто был сожжен или убит на улице Пасео-де-Сан-Хуан просто ради удовольствия! О таких вещах никогда не пишут в газетах. Часть войск отправилась в Сарагосу. Мы видели грузовики, полные мальчиков-подростков в военной форме, изможденных после четырех дней напряженных боев. Пролито так много крови! Барселона в трауре. Так больно видеть все эти разрушения! Кто бы мог подумать, что такое случится? С любовью и мыслями о тебе. Мария»{668}. Она была так встревожена, что 30 июля 1936 года впервые спросила Пикассо о его политических взглядах: «Я очень надеюсь, что совсем скоро ты напишешь мне и расскажешь, как ты себя чувствуешь и что думаешь о сложившейся ситуации»{669}.

Нас не должно удивлять молчание Пикассо в ответ на вопросы матери. В условиях бушующей во Франции ксенофобии иностранцам приходилось быть вдвойне осторожными, когда дело касалось выражения политических настроений. На самом деле преданность художника испанским республиканцам рассматривалась французскими властями как дополнительный повод для подозрений. Еще двенадцать лет назад, в более спокойное время, полиция уже сигнализировала о «растущем числе иностранных элементов в Париже и его пригородах, которые нарушают политический нейтралитет»{670}.

* * *

Через несколько месяцев Пикассо стал участником Движения сопротивления. Военный переворот в Испании, организованный генералом Франко 19 июля 1936 года, захват части Андалусии, угроза взятия Мадрида националистами и в целом вся серьезность ситуации подтолкнули его к такому шагу. Художники, писатели и поэты объединились в Альянс антифашистской интеллигенции, чтобы отдать дань борьбе испанского народа.

Пятого сентября 1936 года в Испании было сформировано коалиционное правительство во главе с Франсиско Ларго Кабальеро, лидером Соцпартии, прозванным «испанским Лениным». Но даже несмотря на легионы добровольцев, присланных Москвой, продвижение войск Франко и чудовищные зверства над мирным испанским населением продолжались. Началась битва за Мадрид. Испанские писатели Хуан Хиль Альберт и Артуро Серрано Плаха, пытаясь определить философское значение этого конфликта, подчеркивали чрезвычайно важную роль художников в антифашистском движении: «Сегодня в Испании страстная живопись, мотивирующая поэзия и в целом интеллектуальное творчество отвечают глубокой и решительной идее – победе над фашизмом»{671}. Неизвестно, кому именно из представителей испанских властей принадлежала эта идея – президенту страны Мануэлю Азаньи, министру образования Хесусу Эрнандесу Томасу или Жозепу Ренау Беренгеру, художнику-коммунисту, директору департамента изящных искусств в правительстве, но в сентябре 1936 года Пикассо был назначен «почетным директором музея Прадо» в Мадриде с окладом 15 000 песет{672}.

Даже Элюар был ошеломлен этой новостью. «Сегодня утром в газетах я прочитал, что Пикассо назначен директором Прадо, – писал он бывшей супруге, которая в это время жила в испанском Кадакесе. – Это правда? Если да, то ему придется ехать в Мадрид. Сейчас он все еще во Франции, в Мужене»{673}. Назначение Пикассо стало шоком для всех. «В других обстоятельствах, – объяснял один