Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

испанских рабочих, которые массово мигрировали в горнодобывающие районы севера и северо-востока, а также на заводы и фермы по всей стране. «Они были желанными гостями во времена низкой безработицы, но начали вызывать негодование сразу, как только рабочих мест стало меньше»{630}, – писал в своем исследовании Ойген Вебер. Но это относилось не только к рабочему классу. Мир искусства подчинялся тем же правилам. Французский поэт, прозаик и художественный критик Камиль Моклер был настроен очень воинственно к художникам, которые, по его мнению, несли «ложную эстетику современной живописи». Он называл их «метисами, портящими французский вкус», «импортерами отвратительных работ экспрессионистов», «полуевреями вроде Пикассо», «масонами», «коммунистами и другими большевистскими агентами». «Не обязательно быть ксенофобом, чтобы беспокоиться о растущем числе обосновавшихся во Франции метеков[136], размахивающих своим недавно полученным свидетельством о натурализации. Они пытаются насаждать свою культуру при том, что не имеют ни малейшего представления о нашей расе»{631}, – объяснял он в 1930 году в своей статье «Метеки против французского искусства» (Les Métèques Against French Art).

Как это ни парадоксально, но в то время, когда мировые галеристы и критики превозносили Пикассо, называя гением, французские официальные власти относились к нему с большим подозрением. В 1924 и 1927 годах во Франции было издано несколько новых законов{632}, касающихся иностранцев, и жизнь Пикассо стала еще сложнее. В архивах Пре-Сен-Жерве сохранилось много свидетельств о том, через какие минные поля бюрократии он проходил, чтобы жить и работать в чужой стране. В файле под номером 74 664, помеченном именем Руис Пикассо, я обнаружила несколько адресованных художнику повесток с предписанием явиться в местный полицейский участок. Такие визиты назначались Пикассо много раз: ему приходилось заполнять самые разные полицейские бланки и подписывать новые документы, его фотографировали анфас и в профиль, как заключенного, и неоднократно снимали отпечатки пальцев. Возникает вопрос: как Пикассо удавалось справляться с таким унижением? Я объясняю себе это тем, что он всегда старался быть в курсе политических событий, глубоко их анализировал, и благодаря этому с достоинством реагировал на все щекотливые ситуации, обращая их себе на пользу.

В последнем десятилетии XIX века, во время нападений анархистов, французский юрист Альфонс Бертильон ввел в департаменте парижской полиции по делам иностранцев новые бюрократические правила, которые вскоре взяли за образец полицейские отделения по всей Европе. В чем заключалась эта модель? В том, что все юридические досье теперь содержали фотографии, отпечатки пальцев и антропометрическе данные лиц, состоящих на учете, и это значительно облегчало работу полиции. После декрета 1888 года все иностранцы, прибывавшие в Париж, обязаны были сразу вставать на учет в полицейских участках, и благодаря такой системе к 1921 году департамент по иммиграции накопил два с половиной миллиона подобных досье{633}.

Во всем мире такая чрезвычайная изощренность французской слежки за иностранцами вызывала восхищение. Что же касается Пикассо, то, определенно, процедуру снятия отпечатков пальцев и необходимость носить при себе удостоверение личности с пометкой «испанец» он не мог воспринимать иначе как унижение. В этот период именно Андре Левель помогал ему и защищал его. Летом 1924 года Левель прервал семейный отпуск Пикассо, чтобы напомнить ему о том, что вышел новый закон об арендной плате, который наносил вред в первую очередь иностранцам. «Поскольку срок Вашей аренды истекает в октябре, – писал Левель Пикассо, – Вам следует до конца сентября сообщить своему арендодателю, что Вы намерены оставаться в квартире. Если у Вас не получится вернуться в Париж до этого времени, то Вы можете написать мне, и я через своего адвоката урегулирую этот вопрос»{634}. Две недели спустя взволнованный Левель отправил Пикассо еще одно письмо: «Я изучил этот новый закон и обнаружил, что продлить аренду жилья в Париже могут только иностранцы, получившие разрешение на постоянное проживание. Это очень каверзная правовая ситуация, ее можно разрешить лишь натурализацией. Боюсь, Вам придется пройти через много формальностей… Я раздосадован тем, что не смог изучить закон раньше, и приношу свои извинения за то, что с опозданием проинформировал Вас»{635}.

Из этого письма становится ясно, что Левель слишком хорошо осознавал шаткость положения Пикассо в стране. Но понимал ли Пикассо значение нового закона? Прожив во Франции более двадцати лет, он легко мог начать процедуру натурализации, и это, безусловно, облегчило бы ему жизнь. Но он был так зациклен на своей работе, что, возможно, даже не замечал надвигающейся бури. Пять дней спустя пришло еще одно послание от Левеля: «Дорогой друг, я наконец-то смог поговорить со своим адвокатом. Он согласен со мной в том, что Вам следует попытаться достичь соглашения с арендодателем. Но если он останется непреклонным, мой адвокат найдет способ помочь Вам сохранить жилье, несмотря на то, что Вы иностранец»{636}.

Вряд ли мне нужно еще раз подчеркивать унизительный статус иностранца во французском обществе в 1920-х – 1930-х годах.

В 1927 году во Франции был издан закон, облегчающий получение французского гражданства за счет сокращения минимального срока проживания до трех лет и тем самым способствующий интеграции недавней волны трудовых мигрантов. В период с 1927 по 1938 год число натурализаций выросло в среднем с 38 000 в год до 81 000. Понимал ли Пикассо тогда, что в его интересах было использовать тот факт, что он жил во Франции с 1904 года и имел полное право запросить натурализацию? Нет, пока нет.

С тех пор как в 1904 году Пикассо переехал в Париж, он не переставал работать и много сил вкладывал в то, чтобы его картины выставлялись и продавались. С 1906 года он задался целью стать лидером авангарда и в течение четырнадцати лет шаг за шагом шел к этой цели. Но продвигаясь в творчестве, он поднимался и по социальной лестнице. Траектория пути Пикассо хорошо отслеживается по его географическому положению в столице, которое менялось в зависимости от того, как увеличивался доход художника. Он совершил хрестоматийный социологический подъем от кварталов рабочего класса к шикарным районам Парижа, и к 1930 году это привело его к покупке собственной усадьбы XVIII века в поместье Буажелу. За четверть века Пикассо проделал впечатляющий путь и добился грандиозного успеха во французском обществе. Но для полиции все это не имело значения. Впрочем, в головах полицейских не укладывалось, как этому иностранцу удавалось за астрономическую сумму в 7000 франков в месяц снимать две квартиры на улице Ла Боэти вблизи Елисейского дворца, а также с 1936 года арендовать студию на улице Гранд-Огюстен недалеко от площади Сен-Мишель.