Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

– очень к тому близка. Описывая заключение Тинувиэли в фантастическом древесном домике и одновременную службу Берена у Тевильдо, Князя Котов, он обратился к двум знакомым сюжетам. Толкин создал вполне логичную и убедительную, пусть и мистическую историю на основе одного из сюрреалистических эпизодов сказки «Рапунцель», которую он знал по любимой детской книжке, «Красной книге сказок» Эндрю Лэнга. В то время как Рапунцель поднимает гостей в свою темницу на вершине дерева с помощью своих небывало длинных волос, Тинувиэль использует свои волосы (многократно удлиненные с помощью магии), чтобы бежать из заточения. Рапунцель – абсолютная пассивная жертва; Тинувиэль никоим образом не такова. Между тем имя «Тевильдо» [Tevildo] (номское Tifil, Tiberth – все они родственны эльфийскому слову, обозначающему ‘ненависть’) соотносится с популярным именем кота из средневекового «Романа о Лисе» – Тибальт /Тиберт. Такого рода сказки о животных Толкина не устраивали: в них звериное обличие – «это лишь маска, скрывающая лицо человеческое, прием сатирика или проповедника», позже говорил он. По этому Толкин придумал, что сохранившиеся воплощения Тиберта/Тибальта – вплоть до заносчивого уличного драчуна из «Ромео и Джульетты», который совсем избавился от звериной маски, – это только призраки и тени ныне позабытого чудовища Тевильдо:

Глаза его, удлиненные, весьма узкие и раскосые, переливались алым и зеленым светом, а пышные серые усы были тверды и остры, словно иглы. Урчание его подобно было рокоту барабанов, а рык – словно гром; когда же он завывал от гнева, кровь стыла в жилах – и действительно, мелкие зверушки и птицы каменели от страха, а зачастую и падали замертво при одном этом звуке.

Остается лишь жалеть, что позже, когда цветистые и красочные «утраченные сказания» сменились суровой простотой «Сильмариллиона», в нем не осталось места для этого поразительно гротескного, тщеславного, своенравного и жестокого зверя; но, по крайней мере, роль тюремщика Берена перешла от него ни много ни мало как к Некроманту Саурону. Между тем Тевильдо и остальные звери в этом сказании – верный говорящий пес Хуан и Каркарас, «огромнейший из всех волков, что когда-либо рождались на свет», – это смело и резко очерченные существа, у которых магия в крови: те человеческие характеристики, которыми они наделены, помогают выявить в них звериное начало.

Но история «про кошку с собакой» – это лишь испытание в преддверии настоящей катастрофы. Добравшись до Ангбанда, крепости Мелько, сумрачно громоздящейся над промышленными шахтами, где трудятся рабы, мы достигаем кульминации толкиновского повествования: того самого момента, когда малые, но отважные бросают вызов демоническому воплощению тирании и разрушения. Со временем Толкин стал воспринимать сказание о Берене и Лутиэн как «впервые встреченный следующий мотив (в “Хоббитах” он станет доминирующим): великие события мировой истории, “колесики мира”, зачастую вращают не владыки и правители, и даже не боги, но те, кто вроде бы безвестен и слаб». Такое мировосприятие лежит в основе идеи счастливого финала в волшебной сказке (и в христианстве), где обездоленные вновь обретают радость, но, возможно, Толкина также поразило, насколько оно подкрепляется опытом Великой войны, когда самые обыкновенные люди выходят за пределы обыденной жизни и вершат судьбу наций.

Влюбленные тайком проникают в Ангбанд, скрытые темным плащом дремы, что Тинувиэль соткала из своих собственных волос: это интригующая параллель с нападением Мелько и Мракоткущей на Два Древа – Паучиха укрыла себя и Мелько от всех глаз своими удушливыми сетями. Создается впечатление, что поход за Сильмарилями, в которых сохранен свет Дерев, в некоторой степени становится экзорцизмом древнего кошмара. Но с врагом нельзя сразиться на его собственных условиях. Когда Тинувиэль бросает вызов Мелько, ее оружие – эстетического свойства: чарующий танец, к которому она добавляет песнь сна, привносящую трель соловья в самое сердце тьмы.

Эта сцена воплощает в себе тот поворот сюжета, который Толкин встречал в жизни и в волшебных сказках, а в других литературных жанрах – крайне редко. Он придумал для него специальное слово в своем эссе «О волшебных сказках»: эвкатастрофа, от греческого eu ‘добрый, хороший’ и katastrophe ‘внезапный поворот’, и воспринимал его как отблеск благой вести (евангелия) о жизни вечной.

Утешение волшебными сказками, радость счастливого финала или, точнее, радость благой катастрофы, внезапный «поворот» к радости (ибо на самом-то деле никакого финала у волшебной сказки не бывает): эта радость – одно из ощущений, что волшебные сказки порождают особенно успешно… …Это внезапная, чудесная благодать, на повторение которой напрасно рассчитывать. Она не отрицает существования дискатастрофы, то есть горя и неудачи: возможность и такого исхода – залог радости спасения; она отрицает (перед лицом многих фактов, если угодно) финальное поражение на вселенском уровне и в этом смысле является евангелием, благой вестью, дарящей мимолетный отблеск Радости, Радости за пределами стен мира, острой, как горе.

Птица-спутник Тинувиэли, соловей, поющий свои трели в непроглядной тьме, – это удачное олицетворение эвкатастрофы. Его символическую значимость вполне передают слова тех, кто воевал на Западном фронте. Роб Гилсон, услышавший соловья одним ранним майским утром из своего блиндажа, подумал: «Поразительно, что снаряды и пули их не разогнали, при том что они всегда так боятся всего, что исходит от человека»; а Зигфрид Сассун писал, что «безупречно прекрасная песнь соловья… казалась чудом после мерзости окопов».

Отблеск радости из бездн ада неизбежно мимолетен; герои бегут из Ангбанда, и волк Каркарас откусывает руку, в которой Берен сжимает добытый Сильмариль. Можно сказать, что победа пожрана поражением, и Берен вынужден возвратиться в Артанор, зримо умалившись. Однако, отказываясь признать, что над ним посмеялись, Берен платит за былую издевку короля Тинвелинта шуткой куда более остроумной, заявляя: «Даже сейчас рука моя сжимает Сильмариль», – прежде, чем продемонстрировать свою изувеченную кисть. Это – урок об истинной ценности: вместо выкупа за невесту Берен представляет доказательство безмерной храбрости и любви. Задуманное, когда тысячи людей возвращались с фронта инвалидами, это сказание кажется весьма актуальной и исполненной мужества иллюстрацией обещанного Илуватаром утешения перед лицом диссонансов Творения. Благодаря своей стойкости Берен одерживает моральную победу, в сравнении с которой все материальные приобретения – ничто.

Любовь побеждает все – и, в итоге итогов, даже смерть. «Сказание о Тинувиэли» переходит на план мифа – чтобы зазвучать финальным, исполненным страсти гимном любви. В ходе охоты на волка Сильмариль обретен вновь, но Берен смертельно ранен; вскорости безутешная Тинувиэль отправляется следом за ним по Дороге Смерти. Вняв ее мольбе, Мандос выпускает влюбленных из чертогов мертвых, и они возвращаются к земной жизни. Однако даже это воскрешение оказывается не окончательным освобождением, но лишь прелюдией к нему, как мы еще увидим.

История Турина Турамбара – трагическая противоположность истории Берена, повествующая об обманутых надеждах, бесплодном героизме и злополучной любви.

Толкин не