Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

все за ружья взялись. У Михайлы две лодки украли: большую, бакенскую, на которой далеко не уедешь, и обласок легонький, на котором хоть куда, пойди поймай. Тех двоих, что на большой лодке поплыли, мужики вскоре перехватили. Одного застрелили, и он из лодки в воду упал, так и не нашли. Второго ранили, и он в больнице умер. Следователь потом страшно ругался: «Живьем надо было брать!» Какой умник. Сам бы и брал, когда они с лодки стреляют. Умирать никому не охота. Стал следователь допытывать, кто бандитов убил, да все без толку: много народа стреляло, а чья пуля попала – пойди угадай. Может, варнаки сами себя ухлопали... Тот, что в больнице умер, беглый арестант оказался, а кто другие двое, так и не узнали: один утонул, а того, который на обласке уплыл, так и не нашли. Где его найдешь по таким разливам. А может, тоже утонул или свои убили: хуже медведя звери...

Андрею стало обидно за мишку: причем тут он? По сравнению с человеком вполне безобидный зверь. В столкновениях с ним так или иначе, но всегда человек виноват: либо с лежки спугнул зимой и медведь шатуном стал, либо к медвежатам неосторожно приблизился, либо вслед пальнул и подранил. Есть множество способов лишить мишку шубы. Прадедовская рогатина, уравновешивавшая шансы медведя и охотника, давно забыта. Чем больше мельчали охотники, тем хитроумнее становилась охотничья снасть: ружье, винтовка, страшный медвежий капкан, кулемы из тяжеленых бревен, западня-живоловка – чего только не напридумано. Живоловка похожа на длинный узкий ящик из бревен, в передней стенке – отверстие, сзади – западня. Залезет мишка в ящик, дернет за крюк с куском мяса, выдернет колышек-насторожку, западня за ним и захлопнется. В тесной ловушке не развернуться, дверь не выломать, вот и лежит он, как «живая консерва», ждет охотника.

– Похоронили Михайлу здесь же, на острове, – продолжил Анатолий, – где-то и могила должна быть рядом, если река ее не подмыла: течение прямо в яр бьет, скоро и избушку смоет,

– Выходит, мы на Могильном острове?

– Нет, на Могильном старое хантыйское кладбище, потому он так и называется. Ханты своих по-чудному хоронят, не так, как русские. Над могилой постройку делают вроде домика. Под крышей отверстие круглое – покойника кормить. Внутрь вещи умершего кладут: посуду, сети, когда и ружье, чтобы на том свете он прокормиться мог. Страшно на хантыйском кладбище. На Половинном озере ягоды полно, но наши бабы туда не ходят: боятся мимо хантыйского кладбища, говорят – там маячит.

Андрей припомнил, что бабушка в разговоре с лесником Батурином тоже упоминала: «Маячит на Половинном озере...»

«Маячит». Слово это на Севере имеет значение, от привычного нам совершенно отличное. Своими корнями оно восходит скорее к слову «маять», а не к слову «маяк». Стоит кому заплутать в лесу, о нем скажут: лешак замаячил. Надоедливому собеседнику могут сказать: ты мне голову замаячил. Есть на Оби даже остров Маячный. Никаким маяком на нем никогда и не пахло, но происходили; по преданиям, возле него всякие странности. Скажем, идут кони по зимнику нормально, а возле Маячного или станут, или понесут, а то и вовсе распрягутся. «Шайтан маячит!» – объясняли ямщики. Так и стал остров Маячным.

В наступившей тишине стало слышно, как потрескивают в печке дрова, посвистывает в трубе ветер да неугомонные волны изредка обрушивают куски берега. Среди этой симфонии чуткое ухо Анатолия вдруг уловило постороннюю ноту. Бесшумно, как это умеют делать таежники, он спрыгнул с нар, пружинистой кошачьей походкой прокрался к двери и надолго прильнул к круглому отверстию от дверной ручки. Затем, сделав рукой знак молчать и не шевелиться, так же бесшумно перешел к оконцу в стене. Спустя некоторое время он облегченно вздохнул и полез обратно на нары, коротко пояснив: «Маячит».

– Покойнички мерещатся? – не упустил случая поддеть друга Андрей.

– Похуже, – серьезно ответил тот. – Показалось мне, что медведь рядом взрюхал. Когда его поминают – он приходит. Не зря ханты его называют: старик, хозяин, он, дедушка. Они медведя за своего предка считают. Мне лет девять-десять было, когда мы с отцом в Егане у знакомых хантов гостили. Еган – поселок в шесть юрт. Как раз они медведя убили и по этому случаю праздник затеяли. Отцу моему сказали: «Тебе смотреть нельзя, ты русский, чужой. Пока мы Медведя празднуем, погуляй в тайге. А сына можешь оставить: он еще не русский, а мальчик, ребенок. Еще неизвестно, может, из него хант вырастет «. Они потому отцу так сказали, что я сызмальства с хантами дружу, с Кыкиным в приятельстве, – язык их хорошо понимаю и говорить умею. Отец не обиделся: в чужой монастырь со своим уставом суйся. К тому же у него в тайге свои дела были и я ему руки связывал. В общем, он уехал, а в юртах представление началось, чисто театр с песнями и плясками на целых пять ночей. Разделали ханты зверя, лишь голову да лапы передние не тронули. Шкуру так свернули, будто медведь спит и голову на лапы положил. К морде ему угощение поставили и даже выпивку. К вечеру в избу народ собрался: всех водой обливают, хохочут. Потом пляски начались. Один хант в берестяной маске заходит в избу и давай изображать, как медведь по лесу ходил, как он ягоды собирал, по деревьям лазил, как охотник к медведю подобрался, выцелил и убил его. А другой, тоже в маске, поет: «Ты, дедушка, не сердись на нас, мы тебя не убивали – это русский ружье давал, это русский патрон давал, тебя русское ружье убило, а не мы...»

– А потом?

– Ну а потом мясо съели, праздник кончился и за мной отец приехал.

– Слушай, Толя, а чего это ты за топор хватался? Неужели взаправду думал от медведя топором оборониться?

– А что, был такой случай, на Расовой. Игорь Сегилетов с матерью за морошкой поехали. Набрали один туес полный, парень его в лодку понес. Ставит