Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

петли, да во время внезапного снегопада заблудился и побрел наугад в надежде куда-нибудь выбраться. В темноте он не заметил спусковой веревки поставленного на лосиной тропе самострела и попал под пулю. Вернувшаяся собака всполошила родных, и после долгих поисков удалось найти труп. А вот владельца ружья-самострела определить не удалось: совсем новая была одностволка. Не иначе, из приезжих кто самострел поставил: местный мужик новое ружье пожалеет, да и не в обычае такая охота. Проще лося по осени во время гона подвабить. К тому же у местных в мясе особой нужды нет: по осени каждый хозяин скотину режет. А в разгар зимы по глубокому снегу на своем горбу мясо из тайги вытаскивать и окоченевшую тушу разделывать кому охота? Только тому, у кого в мясе крайняя нужда имеется. По всем признакам сходилось, что к экспедиции следок тянется. Да не пойман – не вор. Их ружья кто знает? Пойди угадай, у кого есть, у кого нет, а у кого и два ружья под матрацем спрятаны. Вызвали милицию. Через полмесяца следователь приехал и первым делом в конторе комнату занял, а потом давай мужиков по одному таскать. Сам молодой, усатый, и все с угрозами: «Вот вам повестка! Распишитесь в протоколе! Дайте подписку о невыезде!» Как будто среди зимы можно куда-то из поселка выехать, кроме как за сеном. Совсем мужиков запугал. Который, может, о чем и догадывался, да со страху на всякий случай и замолчал. Алеху, мол, не вернуть, а с таким начальником горя хватишь. Так и уехал милицейский ни с чем.

Другое дело, если бы участковый Лыткин приехал, может, что бы и вызнал. Народ ему доверяет. Несколько годов назад собаки из тайги лося прямо к старику Проломкину в огород загнали. Дед из-за зрения промышлять давно уже бросил, а тут такое везение! Вышел он на крылечко, не спеша прицелился и на виду у всех уложил сохатого. Потом не торопясь освежевал и мясо в лабаз повесил. Слух об этом дошел до начальников. Начальство участковому выговаривает: «Что это у тебя, лейтенант, браконьеры распоясались: средь бела дня посреди поселка лосей стреляют. Разберись и привлеки». Ну, и приехал Лыткин. Заходит в избу злостного браконьера, смотрит: нищета. Старик ханты один живет, чем только кормится, колхозной пенсии ему на хлеб едва хватает. Удочки под лед ставит, сети вяжет. Тем и живет. Кого тут штрафовать и привлекать! Пригласил участковый соседей да и составил акт, что лось был больной, со сломанной ногой, и не убил его Проломкин, а добил. Шкуру, понятно, изъяли. Потом собрал вместе депутата сельсовета Пашку Нулевого и председателя Котова: «Где у вас советская власть! Почему человек с голода пухнет? Если вы старику не поможете, я найду к вам ключики, будьте уверены». Зачесался председатель, собрал правление. Тогда и решили пристроить Проломкина лисиц стеречь и кормить. Большой авторитет после того случая Лыткин заимел.

– Не Михайлова, а Михайлы, – поправил Анатолий. – Здесь кругом богатейшие угодья рыбные. В избушке раньше Михайла-рыбак жил. В деревне рыбаку прокормиться трудно, до промысловых мест далеко – вот и старался народ поближе к угодьям селиться. Моторов на лодках нет, а на веслах далеко не уплывешь: пока до места добрался – глядишь, и день прошел, пока рыбу выпутал – и ночь прошла. А надо еще и обработать: выпотрошить, засолить, завялить. Если промысел далеко, то и довезти не успеешь, как у нее брюхо вздуется. Вот и жили люди каждый на своих угодьях сам и берегли их. Однако детей учить надо, а в интернат отдавать жалко: отвыкают они от родителей, от хозяйства, от промысла и уезжают из дома навсегда. Верь не верь, а из-за школы много деревень вдоль Оби исчезло. В деревушке на семь дворов кто школу строить будет? Вот из-за желания своих детей выучить и из семьи не потерять стаж съезжаться семьи с обжитых мест в большие села. Так исчезли Смольная и Погорельская деревни, хиреет Некрысово, да разве одни они!

И у Михайлы два сына в большое село уехали и дома увезли. Остался Михайла со старухой в этой избушке бакена зажигать. Рассказывают, раньше на Север много варнаков ссылали: раскулаченных, спецпереселенцев, а то и просто бандитов. Неспокойно от них было. Некоторые, по приезду, смирялись и начинали обживаться и строиться, а некоторые все злобой кипели, не работали, вредили и пытались бежать. Однажды весной, накануне ледохода, когда Михайла отправил свою Дарью к сыну на Вату, где собиралась снова рожать невестка, и один готовился к весенней путине, к нему на остров по набухшему ноздреватому льду переправились трое нездешних, «Идем в Некрысово, – они пояснили, – да боимся уйти под лед, он уже иглами пошел, сплошные майны. Мы у тебя переждем до открытой воды, а потом ты нас на лодке переправишь». Михайла и рад, что не одному скучать. Не было случая, чтобы сибиряк путнику в беде не помог, не накормил и не обогрел. И Михайла пригрел их, не допытывая: что захотят, гости сами расскажут, а если молчат – значит, так и надо. Михайла сам неговорлив был, может, потому и не стал допытывать, что за люди к нему пожаловали, а за себя не боялся, потому что жил беднее бедного, да и стар уже был. Не догадался, что лихой человек и у нищего найдет что отнять.

Едва пронесло по Оби последние льдины и зажелтела на буграх мать-и-мачеха, трое подступили к Михайле, перебиравшему в избе сети. По сумрачным лицам и топору в руке все понял старик и упал на колени: «Ребята, берите все как есть, только не убивайте – дайте внучонка повидать!..»

Не рассчитывали убивцы, что Михайла не только рыбак был, но и бакенщик. Когда обстановочный пароход привез Михайле керосин и продукты, забежавший в избушку матрос наткнулся на свежий труп. Ни ружей, ни сетей, ни лодок не оказалось.

Толя замолчал. В сумерках избушки блики пламени из буржуйки трепетали на земляном полу кровавыми пятнами. Чтобы нарушить тягостное молчание, Андрей спросил:

– А дальше?

– А дальше: с парохода дали знать во все села, что варнаки Михайлу убили. В селах сходы собрали, народ огороды копать бросил: