Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Без него? И что там делать? Закрываться в одной из комнат квартиры, стены которой от пола до потолка уставлены полками с книгами? Библиотека была огромной, тут были книги на французском, английском, немецком и, разумеется, на русском языках. Хозяин квартиры, уехавший или умерший, Мария так и не узнала этого и не была уверена, что знает правду и Вырубов, был, как видно, большим библиофилом…

Она взяла книгу, открыла ее, остановилась на строках:

Оставьте боль мучений мне С тоской наедине, Я одинок, но не один В кругу своих кручин…

Гёте. Странно, как созвучны эти стихи с ее положением! Она тоже не одна. И все же как одинока!

А что будет дальше? Неужели никогда не кончится это чудовищное положение?

Дни проходили пустые, не принося никаких изменений. С пустыми, ничем не заполненными утренними часами, которые тянулись до обеда. С беспорядочными ночами, которые приходилось проводить в компаниях выпивох. В часы, когда Вырубов оставался трезвым, она все более настойчиво просила его уехать. Куда угодно, где можно было бы вести более тихую и спокойную жизнь. Вырубов невесело, скорее озлобленно смеялся:

— Машенька, девочка, в мире, который ты выбрала для себя и в котором должна будешь прожить жизнь, никогда не существует покоя. И напрасно будешь метаться, ездить, кочевать в поисках его. Но тебе ни о чем не следует беспокоиться. Со мной не будешь знать никаких лишений. Только потерпи немножечко.

— Но пойми же, наконец, Саша: я уехала с тобой не для того, чтоб вести шикарную жизнь. Меня не интересует еще и еще одно платье или подобные блага. Могу прекрасно прожить на единственной чашке кофе с таким вот рогаликом в день. Думалось, сумею чего-то добиться, что-то сделать. Иначе…

Хотелось сказать: «Иначе зачем было уезжать из Кишинева? Тянуть ото дня ко дню можно было и там!» Но история повторялась, и не стоило все начинать сначала. И потом, разве не она твердила ему тогда, ночью, прошедшей зимой, в первую их ночь, твердила как клятву: «Я тоже сделаю все, что будет в моих силах, чтоб не пожалел, что взял меня с собой!»

И снова искала успокоения в книгах. Листала их, останавливала взгляд на отдельных страницах… Ирреальный, придуманный мир, лишенный дыхания живой жизни. Подобные книги всегда нравились Тали. Да что Тали? Когда-то и она сама читала их, затаив дыхание! Тут были также книги по философии, политике, исторические трактаты, книги по вопросам права, но она даже не открывала их: все равно ничего не поймет. Но вот наконец снова томик стихов. Тютчев. Дуновение знакомого дыхания, столь близкое и ее душе!

Сижу задумчив и один, На потухающий камин Сквозь слез гляжу. С тоскою мыслю о былом И слов в унынии моем Не нахожу.

Как видно, страдание вечно, как мир, не минует даже избранных. Полностью, однако, она нашла забвение, когда напала на книгу, целиком поглотившую ее. Читать по-французски было нелегко, но когда она углубилась в текст и догадалась, о чем рассказывается, стала вникать в каждую подробность. И хоть понимала далеко не все, сумела проникнуть в ослепительную великую и трагическую судьбу знаменитой певицы, которую, как и ее, тоже звали Мария. Мария Малибран. Потрясала сердца зрителей и умерла, как умирает настоящая артистка, почти на сцене. Какая жизнь! Какая судьба! Сколько страданий и сколько блеска! На два дня она полностью забыла о Саше и обо всем, что ее окружало, об их шатком, неустойчивом положении.

Когда ж окончательно оторвалась от книги, то увидела, что Вырубов спит средь бела дня. На этот раз он спал так, как отсыпался в дни, когда удавалось преодолеть проклятую страсть к спиртному, когда начинал приходить в нормальное состояние.

На следующий день они позавтракали в скромном кафе по соседству, затем стали бродить по городу. Он — взвинченный, раздраженный, она — молчаливая, задумчивая — чтоб дать ему возможность полностью прийти в себя. Внезапно он попросил ее подождать на террасе небольшого ресторанчика на площади Тертр, а сам исчез. «Не устоял, — огорченно подумала она. — Но не хочет пить у меня на глазах». Появился он, однако, очень скоро, причем сидел в такси, куда пригласил и ее. От него слегка несло спиртным, но пьяным назвать было нельзя. Машина, за рулем которой сидел, разумеется, бывший капитан или какой-нибудь другой чин, медленно везла их по все новым и новым кварталам. Мария снова поразилась тому, до чего огромен этот город, каждый раз казавшийся новым и другим. В конце концов они остановились на почти пустынном шоссе напротив ворот, которые обрывали монотонный бег длинной, бесконечной стены, затененной старыми высокими деревьями. В то время как Вырубов покупал несколько лилий у одной из цветочниц, раскинувших свои лотки у ворот, ей удалось прочесть на черной табличке слова «Кладбище Сен-Уэн». Кладбище? Значит, здесь лежит кто-то из его близких? Они пошли по затененным аллеям вдоль памятников и мраморных плит. Несмотря на значительную удаленность от города, кладбище было богатым и ухоженным. Остановились они перед совсем скромной могилой — плитой из серого камня и такого же цвета православным крестом, выполненным незатейливо, без украшений и позолоты. На табличке, висевшей на кресте, были написаны только имя и фамилия: Татьяна Черкезова-Альт. Ни даты рождения, ни года смерти… На плите Мария прочла:

«Как смогла бы свеча, даже если б горела, словно пламя твоего сердца, воспротивиться такому урагану?»

Вырубов упал на колени, рассыпал по плите лилии и погрузил в них лицо. Плечи его содрогались от рыданий. Смущенная Мария не знала, что делать, что говорить. Она тоже опустилась рядом с ним на колени и положила ему на плечо руку. И только теперь, казалось, он