Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Реквием по Марии

СЛАДКАЯ ГОРЕЧЬ ОТЧИЗНЫ

Читатели, которым выпало счастье слышать знаменитую певицу Марию Чеботарь или которые знают что-либо о полной блеска и трагизма жизни замечательной артистки, возможно, зададут вопрос: биографический ли роман им предлагается? Ответ на это: и да, и нет. Да — поскольку автор в известной степени попыталась проследить за всеми поворотами этой бурной, беспокойной судьбы. Нет — поскольку не все, о чем говорится в романе, происходило в жизни талантливой певицы.

I

Наступал канун открытия сельскохозяйственной выставки, и Мария еще не знала, что на другой день Тали возьмет ее с собой на вокзал посмотреть крокодила. Как не знала и того, что по этому случаю в город прибыл зверинец, в котором будут показывать экзотических животных… Где тут думать о зверинце — все ее помыслы были направлены на единственную пару туфель, которые в эту самую минуту, с сомнением качая головой, ощупывал неня[1] Миту.

Время было за полдень, и солнце щедро заливало узкий дворик, в котором теснились низенькие приземистые домики и ветхие сараи, огражденные от улочки невысоким забором из штакетника. Ослепительно сверкал свежепокрашенный купол церкви Мэзэраке, отражая лучи все еще жгучего сейчас, в конце августа, солнца. Редкие порывы ветра не могли разогнать тяжелый, удушливый зной, только словно бы передвигали его с места на место. Старая акация у забора, создавая очажок зыбкой, жидкой тени, раскачивала на ветвях изнуренных жарой воробьев. И только высокие, на деревенский манер, завалинки были к этому времени погружены в глубокую тень — ее отбрасывали широкие, низко опущенные крыши. Здесь, в нижней части Кишинева, дома были старые и ветхие, несущие на себе отпечаток долгих лет, чуть ли не начала прошлого века, а может, и более давних пор. Тогда они, наверное, выглядели более привлекательными, однако с течением времени постепенно врастали в землю, и сейчас это было особенно заметно.

Тетушка Зенобия повалилась на одну из таких погруженных в тень завалинок и с облегчением выпустила из рук корзины. Казалось, у нее только и оставалось сил, чтоб бросить эти корзины на землю и наконец-то присесть. Неня Миту по-прежнему осматривал туфли, делая вид, что не замечает прихода жены. Но в конце концов он больше не смог сдержать любопытства и искоса глянул на нее одним глазом. Однако ни слова при этом не произнес, может, оттого, что боялся выронить деревянные шпильки, которые держал в зубах, может, потому, что жена выглядела слишком уж усталой и он побоялся еще больше расстроить или рассердить ее. Любое его замечание могло в эту минуту вызвать целую бурю. Увидев, что жена закрыла глаза, словно собралась уснуть прямо там, на завалинке, он вновь принялся за дело: слегка поправил чуть заметно соскользнувшую набок колодку и одну за другой стал вбивать деревянные шпильки в узкую тоненькую подошву. Примостившись на низеньком стульчике напротив, Мария внимательно следила за каждым его движением. Прежде чем начать починку, неня Миту все мял и мял в руках ее туфли, придирчиво и озабоченно разглядывая их. Впрочем, Мария не могла бы сказать с точностью, что взгляд его прикован именно к туфлям: неня Миту отличался косоглазием, поэтому никогда нельзя было с уверенностью сказать, куда и на кого он смотрит.

— Тут все равно что забивать шпильки в фартук моей Зенобии, — пробормотал он, тем самым доказывая, что глаза его все-таки устремлены на туфли. — Оторваться подошвы, может, и не оторвутся, но слишком долго держаться тоже не будут. Всему приходит конец, Мария, боюсь, пришел конец и этим твоим туфлям.

— Неня Миту, — испуганно проговорила девушка. — Не убивайте меня. Ведь так хочется попасть на выставку.

— «Выставка», «выставка»! — сердито фыркнул неня Миту и просунул черный прокуренный палец в дыру между передком и подошвой, делая ее еще больше. — Тут с трудом тянешь ото дня ко дню, а у них гулянки на уме!

Мария не понимала, почему и на кого сердится неня Миту. Весь город с нетерпением ждет открытия выставки, всеми овладело веселое оживление. Улицы в центре забиты будто накануне больших праздников. Магазины на Александровской, как никогда, переполнены покупателями… Мария озабоченно следила за каждым движением сапожника, а перед глазами у нее мелькали широкие, сверкающие витрины, где, искусно расположенные, стояли на подставках десятки пар изящных туфель самых разных фасонов и цветов. Черные, белые, бежевые, коричневые. Сандалеты и ботиночки. Туфли для торжественных случаев, из замши или змеиной кожи. А какие каблучки! Мечта!

— А помните, неня Миту, вы обещали сшить мне когда-нибудь бальные туфельки? — спросила девушка, радуясь, что под его грубыми, шероховатыми пальцами постепенно исчезает дыра, недавно еще зиявшая на туфле.

— Эхе-хе, детка. Был бы материал, сшил бы тебе туфли, каких сама королева не видала! Только откуда ему взяться?

Несмотря на косоглазие, неня Миту очень нравился Марии. И не потому, что всегда по-доброму к ней относился. Да и этот странный раскосый взгляд ничуть его не уродовал. У нени Миту красивое смуглое лицо, сильно загорелое, наверное, потому, что в основном работает во дворе, густые каштановые волосы слегка вьются, а иногда, когда подстрижется и причешется, к тому же отрастит усы, можно сказать, что человек этот ни дать ни взять Дуглас Фербенкс. Если б только при этом были закрыты глаза. Правда, он немного сутулится, но как может быть иначе, если целыми днями приходится сидеть сгорбившись на низеньком стульчике?

Решив, что девушка вновь загрустила, Миту принялся ее утешать:

— Только, насколько я понимаю, пока тебе удастся попасть на бал, немало еще воды пронесется из Иванкова по этому ленивому Быку в нашу сторону. А к тому времени, можешь не сомневаться, что-нибудь да придумаем. — И еще сильнее застучал молотком. Потом глянул краешком глаза на дверь кухни — в проеме показалась грузная фигура тетушки Зенобии. Сейчас, после недолгого отдыха, она выглядела более спокойной и добродушной. Миту скорее почувствовал, чем увидел, с чем направляется к ним жена.