Маленький содом - Георгий Стаматов

ухмылялись, но большинство повесило головы,— особенно те, что боялись попасть в ездовые; со страхом косились они в сторону коновязей. Задумался и тот, что мечтал стать шпорником. Наконец, подошла очередь решить самый важный вопрос: выбрать писаря — так сказать, министра просвещения батареи. Налицо имелось два кандидата, причем один из них почти не сомневался, что назначат именно его; однако фельдфебель не любил сразу же брать под свое покровительство тех, что рассчитывали на него больше, чем иной депутат на своих избирателей, и, когда он назвал имена обоих кандидатов, его подопечный стал уже раскаиваться в том, что одолжил ему пятьдесят левов.

   —  Кто из них поотесанней? — спросил начальник.

Фельдфебель начал обстоятельно докладывать о достоинствах и недостатках каждого и только в заключение замолвил словечко за своего ставленника, пояснив, что на днях этот новобранец послал письмо домой и так написал адрес, что даже почтовый чиновник не сразу его разобрал,— до того кудревато была выписана каждая буква.

   —  Подходящий для нас писарь, не в пример прошлогоднему,— тот и отчета не умел составить.

Будущему писарю уже мерещилась просторная канцелярия батареи с отдельной койкой. «Никаких учений, постоянные встречи с фельдфебелем и офицерами,— мелькало у него в голове.— А в канцелярию младшие и даже старшие фейерверкеры будут входить, опасливо озираясь на него, писаря. Особое довольствие с кухни, а если почаще выпивать с фельдфебелем, то, глядишь, и звание присвоят досрочно, а тогда уж и солдаты козырять станут...» Ни одна черная мысль не омрачала настроения счастливчика, хотя только на днях некий старший фейерверкер, которому он одолжил пять левов, закатил ему такую оплеуху, что будущий писарь забыл, откуда он родом.

   —  Ты что думаешь? Одолжил пять левов, так можешь и против отечества бунтовать? Так, что ли?

Вопрос был настолько ясен, что бедняга перестал соображать, кто кому должен.

Крайними на левом фланге стояли два солдата невзрачного вида. Лица у них были самые заурядные, обмундированы они были так, что походили скорее на каторжников, чем на храбрых воинов болгарской армии.

   —  Что за люди? — спросил майор, указывая на них.

   —  Из одного выйдет неплохой вестовой, а второй совсем бестолковый; пока что присматривает за батарейными свиньями.

   —  Читать умеешь? — спросил командир первого.

   —  Нет!..— ответил солдат и тряхнул головой.

   —  Почему не учился? — самодовольным тоном продолжал расспросы командир.

   —  Братишки учились, меня тоже посылали в школу, да чтоб им пусто было, этим книгам, учиться — не в игрушки играть, трудно это, ни черта не поймешь...

Командир батареи не нашелся, что на это ответить.

   —  Ну, а ты? — спросил он второго.

Солдат растерянно взглянул на майора, потупился, покраснел. В потрепанной шинели, застегнутой только на две пуговицы, он всем своим видом как бы говорил: «Зачем смеетесь надо мной?»

   —  Считать умеешь? — допытывался начальник. .

   —  Умею... Раз, два, четыре... шесть...— и запнулся,— этим исчерпывались его арифметические познания, накопленные за двадцать один год жизни.

Майор и старший офицер расхохотались, а фельдфебель только ухмыльнулся в усы.

   —  Скажи, сколько свиней на батарее?

   —  Шесть, господин дядька[3] — так он называл всех старших: по видимому, первый из этих «дядек» произвел на него сильное впечатление.

   —  Ты, должно быть, и себя причисляешь к свиньям,— заметил командир.

На этот раз даже фельдфебель не удержался от громкого смеха, а солдат, беспомощно озираясь, покраснел еще гуще и пробормотал виноватым голосом:

— Не могу я их сосчитать... знаю всех до одной... а пересчитать не могу,— и снова залился краской.

   —  Вот ваш вестовой,— решил майор, оборачиваясь к поручику, а тот нахмурился, но возразить не посмел; оба они давно уже соперничали на вечеринках и балах, и там поручик был непобедим, но здесь приходилось склонять голову перед начальником.

Командир постоял еще немного, собираясь в связи с назначениями обратиться к солдатам с какими-то сильными, убедительными словами, но, поразмыслив, подозвал старшего офицера и направился с ним к экипажу, оставив солдат с их мечтами и разочарованиями. От милости начальства зависят поощрения и наказания, аресты и повышения — словом, все, чего человек страшится или жаждет. Недаром один из капитанов как-то кричал на свою батарею:

   —  Молчать, не рассуждать! На третьей батарее я — бог!

II

На другой день Димо появился в квартире поручика Миловидова. Прежний вестовой поручика, Велко, встретил его радостно и тут же принялся объяснять ему, что обязан делать денщик. Утром, как только приведут коня, надо разбудить поручика: за одеяло дергать сильно, потому что спит он очень крепко, но в это время на всякий случай держаться от него подальше; никогда не ставить сапог рядом с кроватью, потому что рука у поручика тяжелая.

   —  Когда он умывается,— продолжал Велко,— смотри, капли воды не пролей ему на сапоги; а как будешь снимать с него сапоги вечером, гляди в оба, а то он, когда выпивши, за кровать не держится. Я его как-то раз вместе с сапогом на пол стянул, а он как вскочит — и... до сих пор у меня одно ребро ноет...

И еще много чего порассказал счастливый Велко своему преемнику. Но вот хлопнула калитка, и во двор вошел Миловидов. Вестовые оцепенели, особенно бывший вестовой,— он всем своим видом напоминал подсудимого в тот момент, когда присяжные выходят из совещательной комнаты.

   —  Здравствуйте, богатыри,— проговорил офицер с высоты своего величия.

Солдаты ответили.

   —  Принеси перчатки!

Велко сорвался с места и, бледный, спустя мгновение появился вновь.

   —  Почему не выстирал? — раздался громоподобный рык защитника болгарских очагов.— Почему, а?

   —  Солнышка не было, господин поручик,— пробормотал солдат и умолк.

   —  Солнышка, говоришь, не было?..— заревел Миловидов и принялся бить кулаком Велко по подбородку. С каждым ударом он бил все сильнее, а подбородок подскакивал все выше; слышался стук солдатских зубов; посыпалась грубая офицерская брань. Поручик ругался с особенным удовольствием, если знал, что хозяйка сидит в саду,— ему казалось, что в этом «геройстве» она увидит намек на его чувства к ней, своего рода объяснение.

Пробило двенадцать. Поручик швырнул перчатки в лицо вестовому и вышел на улицу, в этот час очень людную. Ученики, учителя, чиновники спешили куда-то, встречались, расходились, торопясь кто в кафе, кто в ресторан. Из-за облаков выглянуло солнце, небо стало проясняться, в воздухе носились аппетитные обеденные запахи кушаний. Рабочие, группой расположившиеся в тени ограды, жадно вдыхали эти запахи, бросая завистливые и злые взгляды на двери ресторана.

Поручик вошел в