Маленький содом - Георгий Стаматов

при мне принесла ей платье, и платье это было ей широко... И вот не прошло трех месяцев с тех пор, как поручик Зоров стал к ним ходить, а она уже не могла застегнуть пуговицы!

   —  Так ему и надо! Не понравилась ему, видите ли, наша Невяна! Пусть теперь гложет огрызки...

Офицеры пришпорили коней и как сумасшедшие помчались во весь опор. Десятки карих, серых, голубых глаз жадно впились в скакавших всадников. Но вскоре офицеры придержали коней и шагом поехали искать самое тенистое место в роще, где компанию уже давно поджидала повозка с закусками, напитками, посудой и домотканными коврами. Разостлали ковры, расставили рюмки и бокалы, вынули бутылки с водкой и лимонадом и уже хотели было приняться за еду, как вдруг обнаружили, что привезли все, кроме хлеба. Как видно, о хлебе помнят лишь те, кто только им и питается. Женщины надули губки.

Поручик Иванов мигом вскочил на коня. В эту минуту он был похож на Крали Марко[1].

   —  Куда, куда, юноша? — спросил его один из батальонных командиров.— Или на свиданье спешишь? Хлеб мы найдем в селе. На свежем воздухе деревенский хлеб всего вкуснее.

Иванов бросил взгляд на Марийку и соскочил с седла. Ему вдруг пришло в голову, что во время его отсутствия Марийка останется без защитника: ведь адъютант — это такой тип, что его уже четыре раза переводили из части в часть по мотивам семейных недоразумений, хоть он и холостяк.

В роще расположились по-домашнему, словно она была уготована для них самим творцом. Топтали мягкую траву, лихо рубили шашками молодые деревца и гордо, словно трофеи, подносили дамам срубленные ветки. Лица у всех сияли от удовольствия, как у людей, достигших, наконец, обетованной земли, где, кроме шашек, шпор и вестовых, нет ничего — ни чиновников, ни тем более учителей, которые только и делают, что разглагольствуют о каком-то прогрессе, о движении вперед, как будто на свете может быть лучше, чем теперь. Отовсюду сыпались насмешки и брань по адресу штатских.

   —  К дьяволу всех этих скотов! — кричал один капитан.— Они забыли про тысяча восемьсот восемьдесят пятый год[2]; не понимают, что, не будь тогда нас — неизвестно, на что они теперь надевали бы свои цилиндры.

   —  Браво, браво! Ура! — раздалось в роще, и бокалы наполнились снова.

В эту минуту мимо проходил старик крестьянин. Никто и не взглянул на него, как не обращают внимания на ползущего муравья. А старик, напротив, оглядел веселящихся и буркнул себе под нос:

   —  Опять принесло! — потом махнул рукой, плюнул и направился к деревне.

Водка оказалась столь живительной, что тосты начали произносить задолго до обеда.

Один элегантный майор, с браслетом на руке — сувениром несчастной любви, поднял бокал. Он считался умнейшим человеком в полку, и потому все замерли в ожидании.

   —  Господа!.. Я не сказал: «дамы и господа», но верю, что прекрасная половина человечества вскоре простит мне эту вольность. Господа! — Еще внушительней повторил он и незаметно опрокинул рюмку в рот. Пришлось налить ее вновь.— Господа! — в третий раз воззвал майор, поднимая рюмку. Какой-то капитан схватил его за руку.—Я пью, господа, за те хрупкие, слабые, деликатные и нежные создания, которые решились разделить с нами нашу бурную жизнь, полную борьбы, лишений, тягот!..

Дальше майор продолжать не мог,— залпом осушив рюмку, он поник головой, выразительно посмотрел на браслет и прослезился.

   —  Ура! Ура! — загудела роща.

   —  Браво! Браво!—аплодировали растроганные дамы и особенно барышни.

   —  Да здравствует полк!

— Да здравствуют офицеры!

   —  Долой штатские сюртуки!—возопил один поручик, лежавший в траве.

Возгласы «ура» и «браво» поочередно оглашали воздух; недоставало только музыки. Уставшие глотки на минуту замолкли. Командир полка, до сих пор хранивший молчание, воспользовался наступившей тишиной и приказал подать ему бокал.

   —  Дорогие друзья и подчиненные! Майор Маников хорошо сказал, что мы — идеалисты, идеалисты в полном смысле этого слова. Как таковые, господа, выпьем за здоровье его высочества!

Прогремело такое мощное «ура», что женщины и те невольно стали вторить восторженным кликам. Одному капитану пришла в голову блестящая мысль воздвигнуть на месте пикника небольшой памятник с надписью: «Умирали и будем умирать». Однако тут же начались споры.

Барышни настойчиво требовали украсить надпись венком из незабудок. Некоторые предлагали послать князю телеграмму. К сожалению, водка, хоть запасы ее и были немалые, все-таки кончилась. Наступило молчание. Господа офицеры в большинстве еще не успели напиться, а уже стали клевать носом, умолкли и едва держались на ногах.

Вот почему на месте этого пикника до сих пор нет памятника.

Иванов и некоторые другие офицеры, только притворявшиеся пьяными, переглядывались с барышнями, приглашая их углубиться в рощу. Глазки у девушек вспыхивали, как спички, зажженные в темной комнате. Но вот сидевшая на ковре Марийка поднялась, сказав, что идет в рощу за цветами. Иванов поспешил за ней.

   —  Мадемуазель, мадемуазель, — шептал он, догоняя ее.

Марийка бледнела, краснела, снова бледнела, а руки у нее дрожали, и вместо цветов она, сама того не замечая, рвала траву.

   —  Мадемуазель! Я, мадемуазель... ждал, ждал...

В волнении она протянула ему пучок травы вместо букета.

   —  Мадемуазель... Марийка... я не могу без вас, не могу,— чуть не крикнул поручик, поднося траву к губам.

В кустах кто-то дико взвизгнул... Молодые люди вздрогнули и обернулись. На земле лежала Рада и,.кого - то проклиная, билась в истерике. На крик сбежались почти все женщины и те из офицеров, которые еще держались на ногах.

   —  Что такое, что случилось?

Увидев целую толпу, Рада зарыдала еще громче. Наконец, одному поручику удалось «привести ее в чувство».

   —  Что с вами? — нежно спросил он.

   —  Я увидела змею...

   —  Какую змею? — удивилась ее сестра.

   —  Эту ослицу, Марийку,—злобно прошипела Рада. «А все-таки я помешала им объясниться»,— утешала она себя в душе.

Немного погодя Рада окончательно пришла в себя, и поручик увлек ее вглубь рощи, решив доказать, что змеи не так уж опасны, как она думает, и не все они ядовиты.

Он был так любезен, наговорил ей столько комплиментов, что Рада забыла про Иванова и даже перестала злиться на Марийку.

«На что он мне нужен, этот Иванов!» — в последний раз вспомнила она о поручике.

Памятным местом для многих стал этот густой нетронутый лес с той минуты, как зазвенели в нем шпоры и забряцали шашки. Теперь здесь были и «тропинки вздо-

хов» и