Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель

во второй половине XIX века приобрел огромную популярность. Агрессивно-мужественный представитель «конкистадорского империализма», он гордился превосходством России и считал народы Востока пассивными и беспомощными, жаждущими гегемонии и защиты России. Таким образом, имперская миссия определялась как мужская по своей сути[232].

Когда женщины участвовали в имперском проекте, то делали это с куда меньшим размахом. Они принимали участие в цивилизаторской миссии, следовавшей за имперским завоеванием, и даже в этом качестве часто сталкивались с препятствиями, незнакомыми мужчинам. Так, например, Варвара Кашеварова-Руднева поступила в медицинский институт и училась на стипендию, выплачиваемую оренбургскими властями, поскольку выразила готовность заниматься врачебной практикой среди башкирок Оренбургской губернии, которым мусульманская вера запрещала обращаться к врачам-мужчинам. Однако, когда она наконец получила диплом, ей не дали выполнить свою миссию. После безрезультатных запросов о должности в Оренбурге она сама поехала туда, чтобы получить официальный ответ — и получила. Ей сказали, что женщины не могут поступать на службу, а в ее случае в особенности, поскольку ее диплом давал обладателю право на государственный чин, который женщинам присваивать запрещалось. Местное военное командование не представляло, что с ней делать. Единственная доступная вакансия в военном госпитале была связана с государственной службой, а это давало привилегии, которыми могли пользоваться исключительно мужчины. Поэтому ей решили не давать места, несмотря на деньги, потраченные на ее образование[233]. В последние десятилетия XIX века несколько женщин стали православными миссионерками-учительницами в школах Волго-Уральского региона и Сибири. Но даже в этом качестве присутствие женщин вызывало у мужчин двойственное отношение. На съезде миссионеров в 1910 году было предложено привлечь к миссионерской работе больше женщин и пригласить делегаток на следующий съезд; однако, несмотря на одобрительные голоса, это предложение провалилось.

Однако в художественной литературе можно увидеть и другую историю. Приключения героинь Лидии Чарской (1875–1937) на кавказских и сибирских рубежах снискали писательнице восторженное обожание русских девочек. Среди более чем 80 книг, опубликованных Чарской в период с 1901 по 1918 год, самыми популярными были те, в которых рассказывалось о приключениях княжны Нины (в конце концов Нин стало две). Первая Нина была единственной дочерью грузинского князя, помогавшего русским покорять мусульманские народы Кавказа, и татарской девушки, принявшей христианство, — она умерла, когда Нине было девять лет. Воспитанная в христианском духе, пользующаяся потворством безмерно любящего отца, привыкшая руководствоваться в своих поступках армейскими правилами, Нина ввязывалась в такие приключения, о которых обычные девочки могли только мечтать. Она скакала по горам на своем любимом коне, выслеживала разбойников в их тайном укрытии и даже защищала двоюродного брата, поскольку тот был слабее ее. Как заметила Бет Холмгрен, «помещая своих героинь на Кавказ, самую экзотическую и экзотизированную культурой для русских читателей приграничную землю, [Чарская] освобождает их от строгих рамок городского европейского общества Москвы и Санкт-Петербурга и явно связывает с романтической традицией отважных кавказских героев [курсив автора]» [Holmgren 1995: 1998]. Но Чарская идет еще дальше. Украинка Люда, еще одна героиня Чарской, стремится распространять христианскую веру среди татар-мусульман, хотя это грозит ей гибелью от рук мусульманских «фанатиков». Героини Чарской не только бросают вызов сложившемуся стереотипу о туземной женщине как о пассивной и жертвенной, но и изображают женщин бесстрашными проводниками имперской миссии.

Встреча с женским «другим»

В большей части существующих исследований нерусских народов империи приводятся лишь разрозненные примеры отдельных реальных женщин, но не женщин как объектов имперской политики или как символов зарождающегося национализма. Историки только начинают исследовать жизнь женщин в семье и на работе[234]. Наиболее известны женщины образованные и умеющие выражать свои мысли, чей особый статус позволял им говорить и действовать в собственных интересах и в интересах других женщин.

Гендер отсталости

В регионах, которые русские считали отсталыми, якобы приниженное положение женщин иногда служило основным поводом для государственного вмешательства в дела коренных народов. Представляя имперскую экспансию на Юг, Север и Восток как цивилизаторскую миссию, русское чиновничество воспринимало культуру не столько с точки зрения различий, сколько с точки зрения уровней и стадий развития. Согласно этому взгляду, «передовые» культуры, такие как русская, были ответственны за то, чтобы помочь более «отсталым» догнать их. Одним из важных критериев отсталости был статус местных женщин. Политика царизма по отношению к мусульманским народам Поволжья и Средней Азии во второй половине XIX века — показательный пример такого подхода.

В глазах имперских чиновников женщины в этих регионах (за некоторым исключением среди кочевых народов, таких как туркмены) были угнетены по сравнению с русскими женщинами[235]: они представлялись жертвами деспотизма шариата — исламского права, санкционированного имперской политикой. Русские реформаторы конца XIX века стремились положить конец целому ряду обычаев, в частности обручению вдов с родственниками мужей, выплате калыма, или выкупа за невесту, детским и подростковым бракам, ущемляющим, по мнению русских, права женщин. Существуют свидетельства, особенно в отношении поволжских татар, рисующие более сложную картину, чем это одномерное представление об угнетении женщин. Татарские женщины Среднего Поволжья, противившиеся влиянию русских православных миссионеров, играли важную роль в борьбе против религиозной ассимиляции и в ряде случаев активно проповедовали свою мусульманскую веру. В этом регионе религиозные школы посещало почти столько же девочек, сколько и мальчиков: девочки готовились передавать веру своим детям[236].

Татарки и другие мусульманки были также вполне способны защитить себя от посягательств в семье. В мусульманских районах Поволжья и в Туркестане, зоне имперского управления, охватывавшей бо́льшую часть Средней Азии, семейные дела оставались в ведении исламского права. Пользуясь правовыми средствами, доступными им после реформы 1864 года, мусульманские женщины, так же как еврейские и русские, успешно обращались в исламские суды, чтобы пресечь насилие со стороны мужа, защитить свою честь и даже инициировать развод. Согласно исламскому праву, «жестокое обращение» мужа давало жене право требовать развода — право, которого не было у русских православных женщин. Несмотря на эту практику, противоречащую стереотипам об угнетенном положении мусульманских женщин, к концу XIX века российские чиновники пришли к выводу: чтобы улучшить положение женщин-мусульманок, «цивилизованному государству», такому как Россия, пора избавить мусульманские территории от исламского права, принявшего «самую грубую и бесчеловечную форму» и нарушавшего «человеческие права» женщин[237]. Лишь опасение, что поспешное введение российских законов вызовет сопротивление местного населения, помешало чиновникам осуществить свои планы. Тем не менее взгляды реформаторов на местные обычаи отразились на устремлениях как мусульманских националистов, так и советских последователей этих реформаторов.

Гендер и нация

Стремление расширить свою национальную автономию у народов, входивших в состав Российской империи, часто имело гендерную окраску. С одной стороны, как и везде, национальная общность