Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель

мужьям в борьбе за уголь (выделено мной. — Б. Э.)[224]. От этой обязанности были освобождены только те женщины, чьи мужья препятствовали их вкладу в общественную жизнь. Такие мужья заслуживали только порицания. Таким образом, дом и семью стали приспосабливать к производственным задачам государства.

Рис. 18. Конференция жен инженеров тяжелой промышленности, 1936 год

Апофеозом общественной сознательности жен стало движение жен-активисток (общественниц), начавшееся в 1936 году. Это движение призывало домохозяек вносить свой вклад в создание нового общества неоплачиваемым трудом. Поддержанное в самом начале заместителем Сталина, наркомом тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе, на пике своего развития, в 1936–1937 годах, оно мобилизовало десятки тысяч домохозяек на социальную, культурную и просветительскую работу. Общественницам полагалось уделять первостепенное внимание мужьям и детям. Как напомнил им Лазарь Каганович, о мужьях женщины всегда должны думать в первую очередь. Галина Штанге, жена преуспевающего инженера, записала его наставления. Каганович говорил, что мужья выполняют трудную и ответственную работу и жены должны обеспечивать им дома полноценный отдых от этих трудов, создавать в семье атмосферу покоя, уюта и радости[225]. Но общественницы также вносили вклад в социум за пределами своих семей. Они организовывали детские сады, ясли и лагеря для детей, обставляли рабочие общежития и казармы, следили за порядком в фабричных столовых, сажали деревья и цветы, устраивали дискуссионные кружки. Движение давало женщинам достойную возможность реализовать свою энергию и навыки, способ внести свой вклад в новый порядок, положить свою «маленькую» жизнь «на алтарь Отечества». Галина Штанге, по ее словам, нашла в женском движении свою стихию, и это было прекрасное чувство[226]. В первую очередь это движение служило сталинскому государству. В нем преобладали жены руководителей предприятий и инженеров, и оно очень напоминало филантропическую деятельность дореволюционных дам. Движение распространило домашние обязанности женщин на общественную сферу и предоставляло социальные услуги, которыми пренебрегали в своих планах экономисты. В то же время неизменно ухоженные и модно одетые общественницы не только пропагандировали «культурное» общество будущего, но и сами служили его образцами. Государственная политика поощряла таких женщин развивать собственный изысканный вкус. В 1936 году открыл двери первый советский Дом моделей, и в СССР начали издаваться французские модные журналы. Книги полезных советов учили женщин готовить изысканные блюда и красиво накрывать на стол. Женщины из рабочего класса часто недолюбливали общественниц, поскольку восторги в их адрес свидетельствовали о растущей готовности принять существование классовых различий.

К середине 1930-х годов роль домохозяйки была в Советском Союзе в такой чести, как никогда прежде в советской, а может быть, и в российской истории. В некотором смысле этот новый акцент представлял собой компромисс с «буржуазными» устремлениями новой советской элиты. Однако семейные добродетели также оказались неразрывно связаны с более масштабным проектом построения социализма. Отличие от «буржуазного» образа семьи, с которым так схожи были новые идеалы во всем остальном, заключалось в конечной цели: она заключалась не в самом по себе семейном благополучии и не в воспитании независимых личностей. Целью оставалось служение общественному благу и интересам государства. Ничто другое не свидетельствует об этом яснее, как прославление матерей, доносивших на своих детей за неподобающее поведение, — таких, например, как домохозяйка Парфенова, сообщившая властям, что ее сын вышел на работу пьяным и сорвал производственный процесс[227]. Подобно знаменитому Павлику Морозову, убитому якобы за то, что выдал властям отца-кулака, такие женщины прекрасно понимали, кому и чему они должны быть преданы в первую очередь.

С середины 1930-х годов брак стал мерилом женской лояльности или противостояния государству. Вторая половина 1930-х годов была временем террора, затронувшего жизни сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, в подавляющем большинстве — мужчин. По подсчетам Барбары Клементс, женщины составляли 11 % тех, кто формально преследовался по закону в конце 1930-х годов, и 8 % заключенных в 1940 году[228]. Такое относительно малое количество не имело ничего общего с благородством, а было связано с недостаточным представительством женщин в высших эшелонах партийной, профессиональной и интеллектуальной жизни, а также в управлении промышленностью — сферах, сильнее всего пострадавших от террора. Однако женщины несли свое бремя страданий — как матери, дочери, сестры и, чаще всего, жены врагов народа. Ольга Адамова-Слиозберг, арестованная в 1936 году и содержавшаяся в Лубянской тюрьме в Москве, отмечала, что подавляющее большинство женщин-заключенных были членами партии или женами членов партии. В 1937 году было арестовано столько жен старых большевиков, репрессированных ранее, что для их содержания пришлось создавать специальные лагеря. То самое материнство, которое воспевал теперь режим, усугубляло страдания женщин-заключенных. Их детей часто отправляли в детские дома, меняли им имена, стирали прошлое. В общих тюремных камерах, описанных Евгенией Гинзбург и Ольгой Адамовой-Слиозберг, женщины, выдерживавшие жестокие допросы и карцеры, при мысли о детях срывались в истерические рыдания. Но и избежавшие ареста жены врагов народа тоже страдали. Они теряли работу. Они и их дети подвергались чудовищному давлению с целью заставить их отречься от «преступника». Люди избегали их, боясь обвинений в соучастии. По словам заместителя Сталина Вячеслава Молотова, жен репрессированных мужчин необходимо было изолировать, чтобы они не распространяли жалобы и недовольство[229]. (Когда в конце 1940-х годов была арестована жена самого Молотова, он остался на свободе, продолжая служить в ближайшем окружении Сталина.) Такие женщины исчислялись десятками тысяч. Даже для тех, кому удалось избежать тюрьмы, лагерей или казни, террор часто становился губительным, разъедая отношения.

Слиозберг, арестованная в 1936 году и содержавшаяся в Лубянской тюрьме в Москве, отмечала, что подавляющее большинство женщин-заключенных были членами партии или женами членов партии. В 1937 году было арестовано столько жен старых большевиков, репрессированных ранее, что для их содержания пришлось создавать специальные лагеря. То самое материнство, которое воспевал теперь режим, усугубляло страдания женщин-заключенных. Их детей часто отправляли в детские дома, меняли им имена, стирали прошлое. В общих тюремных камерах, описанных Евгенией Гинзбург и Ольгой Адамовой-Слиозберг, женщины, выдерживавшие жестокие допросы и карцеры, при мысли о детях срывались в истерические рыдания. Но и избежавшие ареста жены врагов народа тоже страдали. Они теряли работу. Они и их дети подвергались чудовищному давлению с целью заставить их отречься от «преступника». Люди избегали их, боясь обвинений в соучастии. По словам заместителя Сталина Вячеслава Молотова, жен репрессированных мужчин необходимо было изолировать, чтобы они не распространяли жалобы и недовольство[229]. (Когда в конце 1940-х годов была арестована жена самого Молотова, он остался на свободе, продолжая служить в ближайшем окружении Сталина.) Такие женщины