Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давление на мужчин с целью заставить их выполнять свои «семейные обязанности» действительно усилилось, хотя при этом женщинам стало труднее избегать деторождения. Проект стал законом в 1936 году. Формулировка, запрещающая аборты, осталась без изменений. В 1936 году секретным приказом Наркомздрава было предписано изъять из продажи противозачаточные средства, легализованные в 1923 году. После 1936 года мужчин стали порицать за неуважительное отношение к женам и невыполнение супружеских обязанностей. Комсомол можно было обвинить в том, что он считал мужскую неверность личным делом и воздерживался от критики заблудших мужей[218]. В газете Коммунистической партии «Правда» в 1936 году фотографии отцов с маленькими детьми появлялись чаще, чем фотографии матерей. Валерий Чкалов, известнейший советский летчик, который «всей душой любил детей», на вопрос о его мечте ответил полушутя-полусерьезно: «Иметь много детей, не меньше шести!»[219] Образцом в этом отношении был сам Сталин. Часто изображаемый на пропагандистских плакатах в окружении сияющих и благодарных детей, Сталин был самым великим, самым лучшим отцом из всех. Таким образом государство стремилось приспособить «личное», «частное» к своим целям.
Однако пронаталистские усилия государства имели лишь кратковременный успех. Рождаемость выросла с 30,1 на 1000 в 1935 году до 39,7 в 1937 году, но затем снизилась, и в 1940 году уже была ниже, чем в 1936-м, отчасти из-за мобилизации на войну. Причиной снижения рождаемости были в первую очередь подпольные аборты. Они были обычно мучительными и опасными. Несмотря на представление о «греховности» абортов, сельские женщины нередко прибегали к этому средству, учась делать их самим себе или прибегая к помощи местных специалистов по криминальным абортам. Так же поступали и городские жительницы. Анна Дубова, перенесшая несколько абортов, с особым ужасом вспоминала один, едва не стоивший ей жизни подпольный аборт, сделанный медсестрой детского сада. «Медсестра… вытащила кучу из-под кровати белья грязного — и, дескать, ложись. И тут вот, где руки моют, типа такого умывальника, там вот хозяйственное мыло и такая грязь, вот настрогали вот это все, и спринцевать этим» [Engel, Posadskaya-Vanderbeck 1998: 34]. У Дубовой началось заражение крови, и ее пришлось госпитализировать. Она была одной из сотен тысяч женщин, попавших в больницы из-за неудачных подпольных абортов после 1936 года. Нелегальные аборты, к которым прибегали женщины, представляли собой форму сопротивления требованию сочетать продуктивный и репродуктивный труд без какой-либо поддержки со стороны государства. Страшной физической, а в случае крестьянок — еще и моральной ценой женщины, как могли, контролировали свою фертильность[220].
Новая культура
И все же часто — хоть и неизвестно, насколько часто, — самые настоящие лишения и страдания сочетались с искренней приверженностью делу строительства нового порядка. Одним из элементов этой конструкции была психологическая перековка самих себя с целью стать живым воплощением сталинской модернизации и избавиться от неподобающих мыслей. Надпись-посвящение на обороте фотографии Антонины Бережной, сделанной в 1932 году, гласит, что только упорная борьба и длительная работа над собой может помочь человеку достичь высот науки[221]. «Формировались люди нового типа», — писала Алла Кипаренко, комсомолка, помогавшая строить город Комсомольск на Дальнем Востоке. По ее словам, это был истинный духовный рост, настоящее стремление стать лучше и достичь подлинной культуры во всем, от отношения к работе до личных отношений[222]. «Подлинная культура» (культурность) приобрела огромное значение как цель, к которой стремился советский народ. Это означало подобающее коммунисту поведение: трезвость, чистоплотность, хорошие манеры — все, чего не хватало «темным» и «отсталым» крестьянам, наводнявшим в то время города. Слово «некультурно» выражало резкое неодобрение. Мэри Ледер, родившаяся в США, вынужденно оставшаяся в Москве в середине 30-х годов и жившая как советская гражданка, иногда забывалась и начинала насвистывать, и ей тут же говорили, что это «некультурно». «Свист в помещении считался дурным тоном не только для женщин, но и для мужчин („ты же не в чистом поле!“)» [Leder 2001: 47]. В 30-е годы к культуре стали относиться и заботы о собственности и статусе, «устройство и манеры образа жизни, подобающие новым хозяевам Советского государства» [Fitzpatrick 1992: 218].
Гендер влиял как на создание, так и на проявления новой культуры. Женская физическая привлекательность и ухоженность стали одним из ее аспектов. Журнал «Работница» в 1939 году разъяснял своей рабочей женской аудитории, что советская женщина, ведущая разнообразную общественную деятельность, должна при этом научиться сохранять женственность и следить за собой, должна заботиться о своей внешности[223]. Стахановки, привлекавшие внимание прессы, были неизменно молоды и привлекательны; работницы на картинах тоже, как правило, изображались привлекательными физически. Новый женский идеал стал более мягким и женственным, чем в 20-е годы. Незамужним женщинам полагалось быть «скромными» и «милыми», замужним — заботливыми матерями и верными женами. Их «женские ценности» должны были способствовать созданию более культурной общественной жизни, где царил бы порядок, а мужчины вели себя как джентльмены. Во время строительства города Комсомольска работницы требовали лозунгов вроде «Содержи рабочее место и одежду в чистоте!» и «Нет ругательствам на работе и дома, особенно при женщинах!» Мужчины ворчали, а женщины настаивали: «Ничего, привыкнете. Еще спасибо нам будете говорить» [Fitzpatrick, Slezkine 2000: 279]. Женщины стали носительницами новой, цивилизаторской миссии государства.
Сам дом и роль женщины в нем впервые после революции приобрели однозначно положительное значение. Для замужних работниц, а особенно для образованных женщин (в отличие от колхозниц), важной целью стало посвятить себя мужу. Чествуя советского героя, пресса расточала похвалы и его жене. Рассказывая, как она сумела создать благоприятную и «культурную» среду для своего мужа-стахановца, А. В. Власовская с гордостью отмечала, что к приходу мужа с работы у нее все было готово, и она уже не нуждалась в его помощи. Раньше он помогал ей по дому, носил дрова и тому подобное, а теперь приходил на все готовое, ему не приходилось ни о чем заботиться и волноваться из-за домашних дел — можно было думать только о работе [там же: 361]. Власовская была редким явлением — женой-домохозяйкой. Однако даже тогда, когда женщина получала собственную зарплату, роль мужа как работника стояла на первом месте. В 1939 году, например, в ответ на кампанию по привлечению женщин на работу в шахты шахтерка с Донбасса отчиталась о том, что домохозяйки еще два месяца назад откликнулись на призыв Л. М. Кагановича помочь
