Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель

жильем была почти так же запущена, как и с товарами народного потребления. Миллионы крестьян, хлынувших в города, создали чудовищную скученность. Люди жили в бараках и общежитиях; рабочие семьи теснились в коридорах, углах или комнатах коммунальных квартир, всей семьей в одной комнате. Кухни и уборные приходилось делить с другими жильцами. Даже крошечная комнатка иногда казалась роскошью. Анне Дубовой, квалифицированному кондитеру в Москве и дочери так называемого кулака, в начале 30-х просто негде было жить, она ночевала у подруг. Брак с комсомольцем позволил ей не только скрыть свое кулацкое происхождение, но и получить собственную комнату. «Я когда легла в эту кровать, думаю: „Боже ты мой, я на своей кровати лежу!“ Это такое счастье было, я прямо на седьмом небе была, не знаю где, вот такая я была счастливая» [Engel, Posadskaya-Vanderbeck 1998: 32].

Женщинам чрезвычайно трудно было удовлетворить предъявляемые к ним противоречивые требования: работать на производстве и одновременно заботиться о муже, детях и доме. Некоторые прибегали к помощи собственных матерей или домашних работниц (слово «прислуга» осуждалось). Домработницами становились женщины и девушки, слишком пожилые или слишком юные, чтобы воспользоваться открывшимися возможностями для работы, или крестьянки, в отчаянии бежавшие из деревни. В 1930-е годы возродилась дореволюционная модель миграции молодых крестьянских девушек, едущих в город, чтобы найти место прислуги в доме. В 1929 году домработницами было около 527 000 советских женщин, что составляло 15,9 % всей женской рабочей силы. В начале 1930-х годов в Москве их числилось 50 000, по данным городской переписи, наверняка занижавшей их количество. Даже рабочие семьи в 1930–1940-х годах могли нанять домработницу. Обычно она спала на раскладушке на кухне или в прихожей. Однако в конечном счете большинству замужних женщин приходилось самим компенсировать дефицит потребительских товаров и услуг. Они спешили уйти с работы, чтобы отстоять очередь в продовольственных магазинах, забрать детей из детских садов, потом дома до поздней ночи готовить, убирать, мыть полы, стирать и чинить одежду, а на следующий день начинать все сначала[214]. В 1936 году такие женщины тратили на работу по дому почти в пять раз больше своего внерабочего времени, чем их мужья: 147 часов за год в сравнении с 30 часами, потраченными мужьями. На домашние дела у женщин уходило почти столько же времени, сколько и на оплачиваемую работу.

Новая социалистическая семья

В середине 1930-х годов произошел еще один сдвиг в семейной политике и официальном отношении к женской роли в семье. В начале десятилетия бесконечные требования, теснота и отсутствие социальной поддержки заставляли женщин ограничивать количество детей. Большинство прибегало к аборту. В период с 1927 по 1935 год рождаемость неуклонно снижалась: с 45 рождений на 1000 человек в 1927 году она упала до 30,1 в 1934–1935 годах. Рабочая семья уменьшалась в размерах. Власти находили это изменение тревожным. Подобно другим европейским государствам, принявшим демографическую политику в период между двух мировых войн, Советское государство стремилось увеличить численность своего населения, чтобы удовлетворить потребности промышленности и современного военного дела. Рождение и воспитание детей окончательно перестало быть частным делом и стало долгом женщины перед обществом и государством. Как выражался Иосиф Сталин, «советская женщина имеет те же права, что и мужчина, но это не освобождает ее от великой и почетной обязанности, которой наделила ее природа: она — мать, и она дает жизнь. Это, конечно же, не личное дело, а дело государственной важности». Средства массовой информации начали изображать рождение детей как естественную часть жизни женщин и подчеркивать счастье и удовлетворение, которые им приносят дети. Стремление уклониться от материнства стало для женщины «ненормальным».

Используя законодательство и пропаганду, так же как и в других европейских странах, Советское государство старалось укрепить семью. Глава комсомола заявлял: «Чем крепче, чем гармоничнее семья, тем лучше она служит общему делу… Мы за серьезные, стабильные браки и большие семьи. Одним словом, нам нужно новое поколение, здоровое физически и морально» [Хоффман 2018]. В 1934 году гомосексуальные отношения между мужчинами по обоюдному согласию стали уголовным преступлением; женскую гомосексуальность, которая меньше бросалась в глаза и не привлекала внимания милиции, государство не запрещало. В 1936 году правительство распространило проект нового закона о семье, согласно которому должны были признаваться только зарегистрированные браки; развод должен был стать сложнее и дороже; аборты предполагалось запретить полностью, за исключением случаев, когда беременность угрожает жизни или здоровью матери. Проект также предусматривал стимулирование для поощрения женщин к деторождению, подобно тому, какое существовало в католических странах и нацистской Германии. Женщины, родившие более шести детей, должны были получать ежегодные выплаты в размере 2000 рублей на каждого дополнительного ребенка, а начиная с десяти детей — в размере 5000 рублей на каждого. Тот же закон повышал как размер алиментов, так и штрафы для мужчин-неплательщиков.

Месяц общественного обсуждения, последовавшего за распространением законопроекта, породил самые разные отклики, судя по опубликованным и сохранившимся в советских архивах письмам. Многие крестьянки поддержали запрет. Они считали аборт грехом, к тому же их доступ к нему все равно был ограничен. Женщины Днепропетровской области писали в коллективном письме, что за аборт женщине нужно давать три месяца тюрьмы, поскольку аборты стали очень частым явлением, и удушение новорожденных продолжается[215]. Однако для более образованных сельских женщин принудительное вынашивание и рождение детей означало потерю новых возможностей. Зоотехник Н. И. Ивлева, прочитав законопроект, задумалась о том, сможет ли она работать так, как сейчас, если аборты будут запрещены. Она писала, что любит детей, что у нее есть дочь, после рождения которой ей пришлось прервать учебу. Прекрасно осознавая, по ее словам, вред абортов, она тем не менее выступала против запрета, понимая, что такой закон потребует от нее смены работы или риска своим здоровьем[216]. Другие городские женщины разделяли опасения Ивлевой, ссылаясь на упущенные возможности и материальные обстоятельства, не позволяющие им иметь детей, хотя детей они как женщины, «естественно», любят и хотят. Даже выступая против запрета, женщины изъяснялись в пронаталистских терминах, и ни одна из них не выразила протеста, во всяком случае публично, против сталинского утверждения об исчезновении грани между личной и общественной жизнью.

С другой стороны, многие женщины, судя по всему, только приветствовали перспективу ограничения разводов и ужесточения наказаний для мужчин, уклоняющихся от уплаты алиментов. Одобряли они и возвращение к более традиционному семейному укладу. В 1934 году в суды РСФСР было подано около 200 000 дел об алиментах против «беглых отцов», которые просто исчезли, что сделало взыскание с них алиментов практически невозможным. Поэтому женщины, как когда-то работницы, обсуждавшие