Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

пошли на прорыв. Значит, и нам их прикрывать надо. Команды дождались и пошли на подъем звено за звеном. У каждого свои ориентиры и подопечная территория, которую закрываешь. А навстречу нам двумя волнами немцы – впереди истребители, за ними штурмовики и бомбардировщики. Нужно не дать этим тяжелым самолетам поразить нашу наземную технику и пехоту. Истребители как комары: кусаются сильно, а живут мало, потому что все время надо нападать. Их бьют, а они летят. В среднем, боевая жизнь истребителя не более двух часов, а я под Курском продержался почти два дня. Сбили под вечер. Я так устал и одурел, что сижу в самолете, он горит, падает, а я думаю: «Прыгать или нет?» Потом пересилил себя и вывалился кое-как. Парашют раскрыл и приземлился, где уже наши прошли. Больше в этой битве не участвовал и так один из всего звена остался. Отправили на переформирование.

Мотор катера сбавил обороты. Стало почти тихо, слышалось только хищное журчание воды. Паром сильным течением подносило к причалу, и все уставились туда, ожидая соприкосновения.

Уже собираясь к выходу, мой собеседник, взглянув на мое лицо и увидев на нем напряженное внимание, обращенное к нему, быстро закончил:

– А потом Япония. Там все спокойно прошло. Пока добирались, пока формировались, и война закончилась. Пару боев провели и все. Но это уже не то! Самураи не немцы, лезут безумно, пока не собьют. Сплошной «банзай», одним словом. После этого несколько лет служил на Дальнем Востоке. Боевое дежурство несли. Затем демобилизация, и приехал сюда, на родину.

Он надолго замолчал и замер, упершись взглядом в настил парома, потом как-то жалко взглянул на меня и тихо проговорил:

Все бы ничего, да тянет в небо, особенно по ночам. Другой раз до утра во сне воюешь: то штурвал тянешь, то на гашетку давишь, а ребята погибшие все рядом. Молодые, веселые, по рации кричат, матюгаются, хохочут. Проснешься и опять один, встаешь тихонько, чтоб семью не тревожить и к окну. Стою, жду рассветного часа, в который на задание вылетали. Всё кажется: сейчас команда прозвучит: «По самолета-а-ам!»

Паром пристал к причалу, и пешеходы дружно ринулись на берег. Ушел и мой собеседник. Мы еще долго ждали своей очереди в ряду автомашин, а когда наш газик, обрадовано урча, вскарабкался на взгорье, я велел шоферу остановиться и пошел искать летчика. Хотелось довести его до дома. Я нашел его в стороне от всех, на краю высокого, выдающегося в русло реки, мыса. Он подставил лицо резкому, весеннему ветру, несущемуся с поворота бушующей реки.

Седые волосы его развевались, глаза были плотно закрыты, на лице блуждала грустная, тихая улыбка, как у только что плакавшего ребенка, успокоенного ласковой рукой матери. Я понял, что душа его сейчас находится не здесь – на грязном берегу, а далеко в светлом небе, залитом слепящим, теплым солнцем. Там, где высоко-высоко, у подножия изорванных буйными ветрами облаков, гордо кружилась большая, одинокая птица.

Не посмев мешать старому летчику, я тихо попятился и вернулся в машину. Шофер, картинно покуривая папироску, насмешливо спросил:

– Ну, что он еще наболтал про свое геройство?

Взбещенный тоном и смыслом вопроса, я, еле сдержав себя от крика, зло ответил ему:

– Да, ему есть о чем рассказать, не то, что нам!

В тот миг я понял, что все наши житейские невзгоды и проблемы – это мелочи по сравнению с теми событиями, о которых поведал мне неожиданный знакомый. Необъяснимое чувство вины проснулось во мне, а перед глазами все стоял образ летчика со взглядом, наполненным рвущейся из души, непонятной сегодняшнему миру гордостью и грустью.

Один из поколения победителей

* * *

Велика и славна родная моя Русь. Много героических побед одержал ее народ в боях и труде. Но самое тяжелое испытание выдержала Родина в войне с фашизмом. За торжеством победных маршей скрываются ошибки вождей, полководцев, просчеты офицеров, унесшие тысячи человеческих жизней. Видимо, в какой-то мере так бывает на каждой войне. Но в Великой Отечественной особо проявилось народное упорство, отчаянное самопожертвование, великая самоорганизованность людей, умение и воля стоять насмерть во имя победы тех, кто шел следом.

Я давно хотел поближе пообщаться с людьми из поколения победителей так, чтобы избежать привитого им высокого пафоса, или огульного охаивания отдельных периодов жизни. Хотелось откровения и правды, без оценок и выводов, без нравоучений и выпячивания собственных заслуг. И судьба подарила мне такую встречу.

Однажды я ждал в поликлинике приема врача. Люди проходили профосмотр, и в коридоре скопилась порядочная очередь и молодых и пожилых пациентов.

В зеленом заношенном, военном кителе, с наградными колодками на груди, слегка шаркая ногами, вошел сухощавый, сутуловатый, среднего роста пожилой мужчина. Разобравшись с очередью и , определив, что ждать придется долго, он сел в кресло рядом со мной, склонившись облокотился на колено и молча ждал, глядя в пол. Он не выражал никакого желания к общению и, сколько я не ждал, он ни разу не поднял глаз. Тогда я заговорил первым.

– Решили немного подлечиться?

– Да вот зрение стало подводить. Я так-то здоров. Много лет бегал по утрам трусцой... И сейчас могу еще пробежать...

Он оценивающе посмотрел сначала в одну, потом в другую сторону коридора и закончил.

– Метров так десять, может и пятнадцать.

Я не мог понять, шутит он или говорит серьезно, но сосед также спокойно уставился в пол, не давая повода к веселью.

– А сколько же вам лет, если не секрет?

– Исполнилось восемьдесят восемь. Я с пятнадцатого года.

– Наверно, в войне участвовать пришлось?

– Я, можно сказать, вообще военный. До войны служил и после войны.

– Матушка пехота? Или артиллерия?

– Не-е-ет! Авиация дальнего действия.

Он произнес это с гордостью и весь преобразился – выпрямился в кресле, во