Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

– Вы что, сдурели, с гранатой лезете, а может там бабы с детьми.

Обиделись они – раз, мол, такой умный сам и разбирайся. Развернулись и ушли все. Вдруг из подвала вылазит немец. Одет в штатское. Руки кверху задрал, а в одной чемоданчик маленький вроде портфеля. Подходит ко мне, чемоданом трясет, и что-то по-ихнему лопочет. А мне не до него, нога ноет, прямо как ошпаренная.

– Иди, говорю отсюда, пока дорогу видишь, а то я тебе быстро дырку в животе сделаю. Замахнулся на него, чтобы напугать. Он отбежал, а потом опять ко мне. Пошел я дальше, смотрю, и он за мной плетется. Короче говоря, не смог я его отогнать. Так он и пришел за мной в часть, а там его забрали. Когда выяснили всё, оказалось, что немец этот какие-то важные, секретные бумаги в портфеле принес. Опять взяли меня на учет, и в скорости я третий орден получил. Вот теперь и задумайся: где тут подвиг, а где случай. Я, например, считаю, что сначала все-таки случай, а потом уж, может быть, и что-то вроде подвига. Как ты сам-то думаешь об этом? – внезапно спросил он и уставился на меня внимательно и напряженно. От неожиданности я растерялся и смущенно отвел взгляд. Мысли мои спутались, и я не мог найти нужных слов для ответа на этот необычный вопрос.

Сталинский сокол

По дороге на север области, там, где сейчас над Тоболом перекинулся огромным коромыслом бетонный мост, раньше работала паромная переправа. Утлый старенький катеришка, надрываясь, выбрасывая из выхлопной трубы черные струи дыма, буксировал огромную баржу. На ней теснились автомашины, тракторы, толпились десятки людей. На загрузку, выгрузку и транспортировку парома требовалось более часа. Переправа, как узкое горло огромной бутылки, сдерживала поток техники, конных упряжек и пешеходов, выстроившихся в очередь на обоих берегах. У нас имелся специальный пропуск с грифом «Посевная», и наш газик беспрепятственно проскочил в угол парома. Шофер остался за рулем, а я покинул машину и подошел к перилам. Набухшая от талых вод река безумствовала, беспощадно размывала берега, трепала и терзала прибрежные кусты ивняка, исступленно бросала в борта парома одетые грязной пеной волны.

– Вот расшумелся Тобол! Тесно стало в берегах, к Иртышу рвется, на простор, – раздался за спиной хрипловатый голос.

Не сторонник пустых разговоров, я промолчал и, облокотившись о перила, стал смотреть на мутный бушующий поток. Но говорящий не успокоился:

– Так и люди. Вроде тихие, спокойные, а как судьба зажмет со всех сторон, откуда и сила берется, начинают бушевать, а многие так прямо героями становятся.

Оглянуться меня заставил не смысл сказанного, а сама манера говорить. Я увидел перед собой крепко сбитого, широкоплечего, невысокого, пожилого мужчину. Его лётная кожаная куртка, вытертая на сгибах до белизны, была полурастёгнута и открывала на груди ряд потускневших от времени орденов. Из-под ондатровой шапки, плотно, по-военному надетой, выбивались абсолютно седые волосы. Взгляд был прямым и уверенным, но в глубине серых глаз угадывалась тихая грусть и усталость человека, превозмогшего тяжелые душевные потрясения.

Буксирный катер внезапно затарахтел мотором и опахнул нас облаком выхлопных газов. Я невольно отвернулся от едкого дыма. Это не осталось не замеченным соседом. Он понятливо улыбнулся:

- Что не нравится эта музыка с запашком? А для меня грохот мотора как славный оркестр! Мотор гудит, значит, жизнь кипит. Я почти десятилетку под эту симфонию прожил. От работы двигателя жизнь зависела.

Как замолчит – считай, что пропал!

Я еще раз внимательно посмотрел на попутчика. Лицо его одухотворилось, в глазах появилась влажность, взгляд поднялся к небу, и он длительно и тяжко вздохнул. Я спросил тихонечко:

– В авиации были, наверно?

Сосед благодарно взглянул на меня, перевел дыхание, с дружеской улыбкой ответил:

Угадал. Летчик-истребитель. На земле меньше, чем в воздухе находился... Три войны отбухал.

– Как это три?

Видя, что я заинтересовался, ветеран встал рядом и, опершись грудью о перила, задумчиво уставившись на стремнину реки, заговорил:

А очень просто. Начал воевать еще в Испании в тридцать девятом. Записали нас добровольцами и пошло-поехало. Получили удостоверения на испанском языке, а военные документы сдали. Первые полгода мы на своих «Ишаках», были такие истребители в ту пору – «И-17», просто царствовали в воздухе. Летчики, что до нас там служили, успокоили: мол, у франкистов техника – дерьмо. Как увидят наши самолеты, сразу на разворот идут. Короче, стараются в бой не вступать. Мы летали свободно, только гляди, чтоб с земли не расстреляли, а самолетов не боялись. Но через некоторое время с той стороны появились невиданные нами машины. Скорость больше нашей, маневренность высокая и почувствовалось, что летчики обученные, дружные и настырные.

Разобрались потом – оказалось, это немецкие истребители «Ме-107», мы их «Мессерами» стали звать, а на них такие же «добровольцы», как и мы, только германские. А самое главное – вооружение у них в два раза сильнее нашего. Тут мы и закрутились! Сначала как всегда – «Ура!» и вперед. Но потери наши росли с каждым днем. Правда, и мы сбили несколько «немцев». Съездили, посмотрели: техника – что надо! Тогда стали их остерегаться. Но сила солому ломит, и мой «Ишак» попал под перекрестный обстрел. Самолет вспыхнул, а я выбросился с парашютом. На этом испанская революция для меня закончилась. Техники у нас не хватало, и меня переправили в СССР. Вот – первая «Красная Звезда» за те бои, за трех сбитых мной фашистов. Сам Калинин вручал!

Паром вздрогнул, осел в сторону берега, потом выправился и закачался на волнах, как поплавок – зашла большегрузная автомашина. Народ зашумел, засуетился, подыскивая ей подходящее место. Рассказчик тоже отвлекся, а, когда все успокоилось, с добродушной улыбкой продолжил: Возвратившись на Родину, мы надеялись, что нам дадут отпуска, но в штабе полка сказали: «Вы все, орденоносцы, сейчас нужны в еще более важном деле. Будете заниматься воспитательной работой летного состава страны. Все получите