Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

стоял среди них как чужестранец, униженный хозяйскими манерами окружающих. В соседнем зале за закрытыми дверями питалась высшая партийная номенклатура. Там обслуживали официантки, которые перед этой «особой» дверью надевали на лицо приятную улыбку и лишь после этого входили в запретный зал. Все это претило Валентину и угнетало его, поэтому он бывал здесь только по необходимости, как правило, сопровождая какого-нибудь командированного из столицы.

Вот и сейчас он, уже забыв о только что перенесенном умственном и нервном напряжении, стремился быстрей на работу. Бог с ним с обедом!

В управлении наверняка уже ждут посланцы деревень. Они прибывали в город как бы из другого мира, заполненного тяжким трудом, постоянными заботами и вечно нерешенными проблемами. Валентин искренне считал, что только ради благополучия этого деревенского мира он и живет на свете, терпит унижения и невзгоды.

Он открыл огромную дверь, выскочил на волю и широко зашагал по площади. Над его головой раздавался басовитый, как звук гигантской виолончели, гул огромных самолетов. Это прикомандированный военный авиаполк вывозил нефтяные трубы на Север. Там кипела великая стройка. Чувство причастности к этому огромному, общечеловеческому делу, которое позднее назовут подвигом века, придавало силы и поднимало дух.

Настроение было такое, что хотелось вскинуть руки и крикнуть всем идущим по улице:

– Люди! Посмотрите на меня! Я вас люблю!

Анатомия подвига

* * *

Много раз пытался я написать об этом необычном в своей простоте человеке, о его военной нелегкой судьбе, полной невероятных событий. Но каждый раз получалось плохо. Я буквально запутывался в истрепанных эпитетах: героический, мужественный, патриотический, самоотверженный. Все это было фальшиво и нежизненно, возможно, потому, что сам я из поколения, не участвовавшего в войне, и мое представление о ней формировалось, в основном, на материалах литературы того непростого времени, когда писатели находились в рамках общеустановленной манеры изложения фактов и формирования образов.

Сегодня я решил рассказать об этой встрече так, как это было, ничего не изменяя, не приукрашивая, не делая оценок и выводов. Пусть их сделает сам читатель. Возможно, в самом облике моего героя, в его мыслях и простодушной манере их изложения увидит он истоки героизма русского солдата – мирного, рассудительного, незлобивого человека, вынужденного участвовать в жестокой и беспощадной битве.

Однажды я был приглашен на встречу участников Великой Отечественной войны. Было это давно. Тогда еще фронтовики выглядели крепкими мужиками. Могли славно выпить, покушать и поговорить вдоволь о боевых днях. За столом, рядом со мной, оказался рослый, крепкий мужчина с правильными, крупными чертами лица и русыми седеющими волосами.

Он привлек внимание тем, что, в отличие от окружающих, не был празднично возбужден. Сидел тихо, спокойно. Не выступал. Когда произносили тост, он, лишь пригубив стакан с вином, ставил его на место. Потом вдруг отдельно от всех выпил содержимое и оставил стакан пустым. Я осторожно, чтоб не рассердить, спросил его:

– А вы что-то молчите? Не участвуете в разговорах?

Сосед внимательно меня оглядел, отвернувшись, помолчал, а потом с чуть заметной улыбкой заговорил негромко, беззлобно и рассудительно:

– А что толку выступать? О чем рассказывать? Наговорить можно всякого. Пойди теперь проверь. Сейчас посмотреть, так все герои. А как отступали, бегом бежали – никто не вспоминает. Война – она и есть война. Каждый день у смерти на зубах. Какие тут подвиги? Из боя вышел живой вот тебе и подвиг! Наелся вдоволь – вот и награда. Стопку подали – тут и праздник.

– А что, часто водкой потчевали?

– Откуда? Пока отступали, не то, что выпить, поесть и то нечего было. В основном сухари. Столько народу валило через деревни на восток! И отрядами и по одиночке. Где же всех накормишь. Переночевать и то негде, да и некогда. Немец гнал круглые сутки. Они на технике, а мы пехом.

Он тяжело вздохнул, не торопясь, степенно положил на стол вилку, отвел взгляд, и некоторое время молча смотрел куда-то вдаль через видневшуюся за окном широкую реку и зеленую полоску леса на другом берегу.

Казалось, что он увидел там что-то более важное для себя, чем это праздничное застолье. Как будто он смотрел в свое прошлое, не видя и не чувствуя шумной суеты товарищей. Не слыша пышных, штампованных, повторяющихся из года в год тостов и поздравлений.

Наконец, он опустил глаза, оглядел захмелевших соседей, спокойно протянул руку и, взяв со стола открытую бутылку, налил грамм по сто себе и мне. Граненый стакан в его огромной руке казался крохотной мензуркой. Он повернулся ко мне, взял стакан на изготовку и сказал негромко и спокойно:

– Давай помянем с тобой тех, кто не вернулся. Пусть эти орут, а мы давай помянем тихонько. – Мы разом выпили, похрустели соленым огурцом.

– А что касается этого, – он кивнул на стакан, – подавать нам начали уже позднее при наступлении. Лежим, лежим, бывало, в окопах – вдруг слух пройдет: водку подвезли. В бочках. Все! Значит, готовься солдат в наступление. Выпьешь полкружки, цигарку скрутишь, и сердце аж ходуном заходит. Ракета полетела, и мы за ней. «Где этот немец? Давай его сюда! Я ему сейчас горло порву за все наше горе. Ура!» Все бегут как герои. Они герои и есть. Потому что каждый понимает: может, за смертью своей побежал или за увечьем. Вот так, парень, дело было. Герой не герой, а все побежали, и ты беги.

Сосед не торопясь положил в рот кусочек колбасы. Откусил хлеба и, отвернувшись от меня, затих, безразлично смотря на тарелку с салатом. Возможно, он начал слушать выступления с рассказами о боевых похождениях, а может быть, снова вспомнил о чем-то своем. Он как бы терпеливо исполнял привычную обязанность, не участвуя в восторженных разговорах о героизме, смелости и самоотверженности воинов, хотя на его груди, кроме многочисленных медалей, висело три ордена Славы. Такие награды даром не давались, и я снова решил разговорить своего соседа, спросив его мнение о том, что наряду с общим героизмом были,