Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

Отошли они уже метров пятьдесят, а я все с канистрами стою. Только хотел залезть на самолет, слышу в воздухе «Ил» гудит. А это он из нашего полка привез колесо запасное. Сел, груз сбросил и, не глуша мотора, снова поднялся. Минут через пятнадцать и мы взлетели, когда немцы уже бежали к нам по аэродрому.

Сами-то мы ла-а-адно, главное машину сохранили.

На этот раз приземлились в Подмосковье. Отсюда до конца войны производили вылеты. Теперь все полностью засекретили. Опыт беззаботного, доверчивого поведения в Эстонии многому научил нас. Цели полета не разглашались. И сегодня говорить о них не будем. Одно могу сказать, они были стратегического значения, охранялись по высшему классу, и чтобы поразить их, приходилось нести немалые потери. В боевых операциях мы не участвовали, там действовала фронтовая авиация, однако последствия наших полетов часто предрешали судьбу многих сражений, а иногда вообще изменяли ход военных действий. После войны появился новый турбореактивный бомбардировщик – «ТУ-16» Он был прародителем гражданского «ТУ-104». Переучившись на курсах, я еще много лет служил на реактивной авиации. Потом уволился по возрасту, работал в Тюменском аэропорту, откуда ушел на пенсию.

Я выбрал подходящий момент и задал Александру Федоровичу вопрос, которого он почему-то не коснулся. Спросил его, были ли у него дети.

– А как же! Два сына. Старший Владимир и сейчас в Тюмени живет. Внучка уже взрослая. У них все нормально. А вот младший...

Голос его сорвался и он, замолчав, уставился взглядом в стену, затем, прикрыв пальцами правой руки задрожавшие губы, с трудом произнес.

– Погиб он... Такой был мальчик необычный. Пристрастие у него было, откуда взялось, прямо непонятно, – увлекался он химией. Во дворе у нас была маленькая летняя кухня, так он там устроил целую лабораторию. Сидит, бывало, днями и ночами – опыты все ставит.

Так и пошел по этой линии. Закончил институт в Омске и работать там остался на химзаводе. Последнее время цехом большим руководил. Все было нормально, пока не началась эта реформа. Что там случилось, не знаю, короче – взрыв произошел. А цех был из стеклянных кирпичей. Сына всего изрезало осколками. Через двое суток не выдержал – скончался. Крови, говорят, много потерял... Вот четыре года уже прошло.

Он помолчал, задумчиво глядя на пол и вдруг, повернувшись ко мне, впервые за встречу открыто, испытующе и долго посмотрел в мои глаза. С трудом выдержав его упорный, твердый взгляд, я понял, что этот старый, тихий и добрый человек обладает могучей волей, а он жестко проговорил.

– Как все необъяснимо и несправедливо. Я, можно сказать, сотни раз залетал в самую пасть к смерти, но она меня тогда не тронула. А сейчас, видать, спохватилась и мстит. Самых близких забирает. Жена умерла. Давление у ней было. Потом вот сын погиб.

Александр Федорович вновь замолчал и отрешенно уставился в окно. Было видно, что он не воспринимает окружающего, не в силах остановить воспоминания о прошлом. Борясь с разбуженными чувствами, он снова склонился, упершись локтями о колени. Стараясь как-то отвлечь его, я поинтересовался о том, сколько и каких у него наград. Он ответил, безразлично оглядев разноцветный набор колодок на своей груди:

– Наград много. Пять орденов и десять медалей. Самая дорогая мне – медаль за доблесть на войне. Это солдатская награда, я ей горжусь. Уволился я из Армии капитаном, а недавно Путин присвоил звание майора запаса. Пенсия немного прибавилась. Квартира у меня большая – двадцать квадратных метров. Мне одному за глаза хватает.

В это время подошла моя очередь, но я пропустил вперед Александра Федоровича, а сам торопливо записывал в блокнот его рассказ. Собеседник мой, с трудом распрямляя на ходу спину и шаркая ногами, добрался до сестры, стоящей в дверях кабинета и подал свое направление. Она глянула в него и расхохоталась.

– Ты что, отец неграмотный? Видишь, здесь число по-русски написано двадцатое, значит завтра нужно приходить. А ты сегодня ломишься. Видишь, сколько народу на прием, да еще половина платных. Тут до ночи всех не пропустить! Давай, приходи завтра.

Она сунула бумагу в дрожащую руку Александра Федоровича и крикнула в коридор:

– Ну, следующий. Уснули что ли?

Я почти подбежал к ней и, как можно спокойнее, обратился: Девушка, это ветеран войны, герой фронта. Пропустите его вместо меня, а я потом приду. Пожалуйста, девушка!

– А у нас каждый день такие. Как постарше, так и герои. Сразу права качать. Надоели уже совсем. Вечно всю очередь перепутают.

Александр Федорович с покрасневшим лицом переводил взгляд с меня на сестру и, наконец, дрожащим голосом произнес:

– Хорошо, хорошо. Встану пораньше и сюда. Что мне действительно делать-то больше?

От волнения, переступая с ноги на ногу, он стал поворачиваться и направился к выходу. Подойдя к порогу, одной рукой оперся о косяк, а вторую протянул, чтобы открыть дверь, которая вдруг распахнулась, и он чуть не вывалился в вестибюль. Потеряв равновесие, Александр Федорович нос к носу столкнулся с двумя крепкими парнями:

– Ты че дед? Охренел? Прешь как танк! Не видишь, что ли?

Его дружок загоготал.

– Вот блин, недавно ослеп, а уже не видит. Наверно бывший коммунист – привык лбом стены прошибать, и тут прет буром. Козел, в натуре, из ума уже выпал.

В этот момент медсестра вновь открыла дверь в кабинет врача и выжидательно, насмешливо смотрела на меня. Я вошел и минут через пять вышел с рецептом на новые очки. Торопясь догнать Александра Федоровича, на ходу глянул в окно и увидел его. Сгорбившись, тот тяжело шагал по тротуару. Подошел автобус, и он попытался войти в открывшуюся дверь, но кассир угрожающе замахала на него руками, показывая на яркую надпись около входа: «Частный. Льгот нет». Александр Федорович вытащил из кармана кошелек и показал его кондуктору, но посадка закончилась, автобус, хлопнув дверями, отъехал.

Сконфуженно и недоуменно оглядываясь кругом,