Польское Наследство - Владимир Романовский

– Дир, прости меня, а? – попросил Хелье. – Мы с тобой будем хорошо жить в Киеве, вот увидишь!

– А за что мне тебя прощать? – удивился Дир.

Монахи с интересом переводили взгляд с одного на другого.

– За то, что я временно сделал тебя бездомным – прости.

– Настоящий ростовчанин, – наставительно заметил ему Дир, одновременно просвещая молодежь, – человек походный, и дом его – крог или постоялый двор.

– Дир, я не об этом.

– Ты сделал то, что, заметь, велел тебе твой долг.

– Если бы, – сказал Хелье.

– А как же? Не из каприза же.

Хелье почувствовал себя еще большей свиньей, чем прежде. Провались они все – великие мира сего, страны, племена! А вот я … куплю Диру дом рядом с моим, подумал он. Приедет Гостемил, приедет выучившийся Нестор, и будет у нас веселье. А может я женюсь, и Гостемил женится … и Дир … и будем веселиться все вместе. На ком бы жениться? Славянок я боюсь, каждую славянку буду сравнивать с Лучинкой, и не в пользу славянки, разумеется … Гречанки шибко о себе мнят … Шведки какие-то сонные … Италийки буйные и глупые. Саксонку нужно найти, вот что. Саксонки – обстоятельны оне и телом крепки. И красивые встречаются.

Что это за монахи, однако? Что-то рассеян я, а тут нужно быть начеку! Откуда в Глогове – ростовские монахи? Откуда в Ростове монахи?

– А что вы тут делаете? – спросил он, используя фактор неожиданности.

– Мы паломничали, в Рим ходили, – ответил монах Андрей, не растерявшись. – Приобщиться, на гробницу апостола посмотреть.

– Нашли время, – заметил Хелье.

– А что, время как время, – сказал Андрей.

– Пешком ходили?

– Да.

– Хотели кнорр смастерить, – серьезно добавил Исай, – да настоятель не позволил.

– А Неустрашимых не боитесь?

Монахи переглянулись недоуменно.

– Это кто ж такие? – спросил Андрей.

Нет, на спьенов не похожи, решил Хелье. Ему очень не хотелось оставлять Дира. И он решил пока что его не оставлять. Да и права не имел! Нет уж, Хелье, друг мой, ради одного кесаря мы уж с тобою пожертвовали благополучием друга. Жертвовать еще раз ради еще одного кесаря – это будет слишком. Дружба важнее кесаря. Дружба – истинна, кесари – мираж.

Но поручение есть, и что-то с ним надо делать. Остается – цирюльник Томлин в Бродно.

Хелье вернулся в замок, посвятил некоторое время составлению депеши, используя тайнопись, шифр которой известен был, помимо самого Хелье и Ярослава, еще и Нестору. (Нестор этот шифр и придумал, о чем Ярослав, естественно, не знал). Затем он написал вторую грамоту – собственно цирюльнику Томлину, после чего, запечатав обе грамоты, он походил по земеку и по двору, рассматривая находящихся там, выискивая кандидата. И заметил – бледного, спешащего куда-то Леха.

– Лех, друг мой!

– Хелье, здравствуй. Я, к сожалению, спешу…

– Это не займет много времени. Должен тебе сказать, Лех, что выглядишь ты, как человек, которому хочется куда-нибудь уехать.

Лех остановился и уставился на Хелье. И побледнел еще больше.

– Именно, – сказал Хелье. – Я предоставлю тебе, если хочешь, такую возможность. Ты знаешь, где находится Бродно?

Лех не ответил.

– Вот и хорошо, что знаешь. В Бродно живет один мой знакомый цирюльник. Очень хороший цирюльник, из тех, кто не ходит по домам – ходят к нему. Мы состоим с ним в переписке, Лех, и мне нужно, чтобы ты доставил ему два письма, и это срочно. Денег на дорогу я тебе дам, вот кошель, а плату за услугу от моего имени даст тебе сам цирюльник, а зовут его Томлин. Кстати, он тебе подкоротит слегка волосы, так ты не отказывайся, он свое дело знает. Возьми самую лучшую лошадь и езжай себе.

– Я не могу уехать прямо сейчас.

– Жаль.

– Но, возможно, смогу скоро…

– Как скоро?

– Сегодня.

– Ты меня этим весьма обяжешь.

Через два часа Хелье снова увидел Леха – садящегося на лошадь. Вот и хорошо – теперь и охраны никакой не нужно, теперь я поеду спокойно с Диром и его дружками, подумал он.

***

– Сын мой, – сказала Рикса, оставшись с Казимиром наедине. – Сын мой, я рада за тебя, рада твоему возвышению, и верю, что вскоре вся Полония признает тебя своим господином.

– Благодаря тебе, – учтиво заметил Казимир.

– Не льсти мне, сын мой. Я пришла, чтобы предупредить тебя о последней, самой большой опасности.

– Я слушаю, – сказал Казимир мрачно.

– Враги нашей семьи очень сильны, тебе это известно. Твоя … жена … возможно, она изменилась с тех пор, как … И все же, она из их числа. Остерегись, сын мой. Я не верю ей. Видишь – я силюсь, и даже не могу назвать ее по имени. У нее свои планы … Скажи хоть что-нибудь, сын мой.

Помолчав, Казимир чуть отодвинул скаммель от скаммеля матери и вытянул ноги.

– Многое изменилось, матка, с тех пор, как мы с тобою жили в Саксонии.

– Вижу.

– Все это время ты хотела, чтобы я стал королем.

– Да. Да! Возможно, я была не права.

– Это не имеет значения. Ты этого хотела. А ход мыслей короля отличается от хода мыслей обычного человека. Желания у короля – королевские, страхи тоже, побуждения, поступки – все это другое. И многие, даже близкие королю люди, не в силах понять королевских побуждений. Ибо для того, чтобы их понять, нужно самому быть королем.

– Сын мой, все это так. И все-таки, как твоя мать, я обязана тебя предупредить.

– Я благодарен тебе за это.

– Мы расстаемся, сын мой, возможно надолго, и я желаю тебе счастья. Я хочу, чтобы ты был справедливым и твердым монархом, таким, каким был твой дед, Болеслав Храбрый.

– Ты хочешь уехать?

– Я вынуждена уехать. Жить рядом с твоей женой для меня – невозможно. Я устала и имею право на отдых.

– Это так, – сказал Казимир. – Но у меня есть сомнения по этому поводу.

– Как?

– Сомнения. Ты заслужила отдых. Но тебе следует подумать – не оскорбляет ли твой отдых меня и мою жену.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Рикса, дрожа.

– У меня есть сведения, что отдыхать ты собираешься не одна.

– Какая наглость!

– Ты вынудила меня на эту наглость.

– Такое сказать – матери!

– Да, некрасиво. Неэтично. Согласен. Но, увы, король обязан знать, что происходит в его доме, и, увы, я знаю. Открываются по ночам ставни, скидываются вниз веревочные лестницы.

Рикса побледнела.

– И оказывается, – продолжал Казимир, – что не один я состою в связи с врагами семьи.

– Как ты смеешь!

– Не изображай негодование, мать. Ты перепугалась, не так ли. Ты посчитала, что Неустрашимые проникли к нам в тыл через мою постель. А на самом деле вовсе не мою постель они избрали для проникновения.

– Нет! Ты ничего не знаешь!

– Я знаю столько, сколько мне нужно знать, мать. Неустрашимые знают меня – прошлого, мальчишку, уехавшего в Париж для принятия пострига. И думают, что в случае моего восхождения на престол Полонией будешь править ты, от моего имени. Посему управлять следует тобой, а не мной. Моя жена не принадлежит больше к Неустрашимым. Об этом им тоже известно. И поэтому она, жена моя, находится в опасности. А мною, как я погляжу, продолжают помыкать. Но я теперь другой, и я сумею защитить и свою жену, и себя.

– Что ты болтаешь! – возмущенно и испуганно сказала Рикса. – Защитить! Нужно иметь связи…

– У меня есть связи, мать. И я умею принимать решения. Если хочешь, можешь ехать и отдыхать, но поедешь ты одна.

– Это не твое дело!

– Теперь уже мое. Увы.

Рикса поднялась на ноги.

– Пройдет время, сын мой, и все уляжется, и ты вспомнишь об этом разговоре. Я тебе больше не нужна – да будет так.

– Ты мне нужна.

– Прощай.

Она вышла – дрожа от волнения, страха, негодования. Поспешно пройдя по коридору, она свернула, еще раз свернула, преодолела семь ступеней, ступила в следующий коридор. Уезжать немедленно! Что-то задумала Мария, на что-то подбила Казимира, они все знают! Повозка, пара добрых лошадей – на юг! Немедленно на юг! Куда угодно – в Рим, в Константинополь! Нам обоим грозит опасность!

Он ничего не знает, не понимает, он наивен. Им управляют.

Бьярке – не служит более Неустрашимым, Бьярке служит только любви! Только! Я хорошо знаю Бьярке, я видела его мучения, когда он нарушал слово, данное Рагнару, Бьярке – единственный, храбрый, преданный! Любящий, ласковый Бьярке! Скорее, скорее – уже стемнело, и это хорошо. Нас никто не увидит, о нашем побеге узнают только утром.

Два стенных факела горели у входа в покои. Рикса чуть не столкнулась с бледным, сурового, отрешенного вида молодым человеком – кажется, его зовут Лех. Он низко ей поклонился и пошел прочь – чуть не побежал. Она распахнула дверь.

Бьярке лежал на полу возле ложа, голый до пояса, в крови, а из груди у него торчало копье. Рикса подбежала, упала на колени возле него, боясь дотронуться, схватилась за голову. Глаза Бьярке, широко открытые, стеклянные, смотрели в потолок. Он показался ей меньше ростом.

Раздались шаги. Это невозможно – это верх цинизма. Убийца пришел посмотреть, как над его жертвой склонилась любящая женщина. Не может быть! Нет!