Польское Наследство - Владимир Романовский

Вскоре после похорон в Чернигов прибыл Ярослав. Привычно называя слушателей «дети мои», сказал он проникновенную речь по поводу заслуг младшего брата и объявил себя правителем Левобережья. Никто не возразил. Все местные боляре нанесли визиты киевскому властелину – кроме Гостемила. К нему посылали, но он ответил, что у него голова болит, мочи нет. Уладив административные вопросы, Ярослав, оставив в Чернигове посадника, отправился объезжать территории, доставшиеся ему в связи с кончиной брата – огромные, хоть и суровые, не слишком щедрые, трудные.

После этого черниговским посадником стали манипулировать черниговские ставленники Свистуна, дававшие ему, посаднику, взятки. Также, стали расти разбойничьи формирования на территории города – печенежские и ростовские вымогатели почувствовали себя свободно, хоть и платили дань с доходов – опять же Свистуну. Ярославу об этом часто доносили, несмотря на принцип Свистуна – хватать и убивать доносчиков – но Ярослав не обращал пока что внимания на черниговские несуразицы.

Глава девятнадцатая. Шахин и Ширин

Ветер стих, и в мире стало на какое-то время очень спокойно. Подпрыгнув поочередно на ухабе, две повозки выкатились наконец на черниговский хувудваг. Первая повозка – длинная, похожая на драккар, крытая, чудо муромских придумок, содержала в себе – скаммель, ложе, прикроватный столик – ни дать ни взять походный передвижной дом, на одного обитателя рассчитанный. И три оконца – справа, слева, и спереди. Худо ли! А возница сидит на открытом воздухе, и кутается в две сленгкаппы с боляринова плеча, с покроем, из моды вышедшим в позапрошлом году. Зябко вознице, но обитателю дома на колесах нисколько его, возницу, не жалко. Вознице хорошо заплачено, и по доброй воле нанимался он, не принуждали его.

Тихо как в мире! Только колеса скрипят да лошадки топают. И удивительно он гладкий, этот черниговский хувудваг. Будто его снизу укрепили по древнеримскому способу. Молодец Мстислав!

О! Какие просторы, как огромен мир, каким маленьким чувствует себя человек на черниговском хувудваге. И как мало в мире этом уютных, цивилизованных мест!

В повозке, следующей за первой – тоже крытой, и тоже с возницей, сидящим впереди, на открытом воздухе – помещалась походная кухня с миниатюрной, но вполне функциональной печью, горшками, плошками, и толстым поваром с перманентно удивленным выражением лица и странным именем Нимрод.

Выглянув в окно и определив положение солнца за облаками, Гостемил решил, что время пришло, и велел вознице остановиться.

Выбравшись из повозки через заднюю дверь, он поежился слегка, вдохнул полной грудью, и стащил рубаху через голову.

– Нимрод! – позвал он.

Кряхтя и ругаясь себе под нос, Нимрод вылез из второй повозки.

– Что, уже? – недовольно спросил он.

– Вон ручей, видишь? Набери воды в ведро.

– А сразу нельзя было сказать про ведро, – заворчал Нимрод, залезая обратно в повозку и снова вылезая – с ведром.

Гостемил еще раз потянулся, несколько раз подпрыгнул, пробежал сто шагов по хувудвагу, вернулся, несколько раз присел, уперся правой рукой в землю и отжался дюжину раз, а затем левой. После этого он легко вскарабкался на крышу повозки, сунул ноги под идущую вдоль крыши запасную ось, свесился вниз – спиной – заложил руки за голову, и несколько раз приподнял торс до параллельного земле положения. Выпростав ноги из-под оси, он встал на руки, спружинил, повернулся кругом, держа торс вертикально, и соскочил вниз, мягко приземлившись. Тут и там тело ныло и жаловалось – Гостемилу было пятьдесят два года – но он проигнорировал жалобы. Сунувшись в повозку, он выволок оттуда сверд и сделал несколько выпадов правой, а затем левой рукой, затем несколько выпадов с полуоборотом, попеременно меняя руки, как учил его когда-то сам Хелье.

Вернувшийся Нимрод вытащил из кухонной повозки две палки, одну отдал Гостемилу, а другой стал махать и тыкать как попало, а Гостемил отбивал удары или уклонялся от них.

Один из возниц собрал в мешок три дюжины камней, и вдвоем с Нимродом они стали кидать камни в направлении Гостемила, встав шагов за двадцать от него, а Гостемил должен был каждый камень достать палкой. Почувствовав, что начинает, наконец, потеть, Гостемил сделал им знак остановиться и после этого, как всегда, выбил из траектории последний камень, брошенный Нимродом – каждый раз Нимрод надеялся, что Гостемил зазевается, и камень угодит ему в лоб. Двадцать шагов – слишком большое расстояние, чтобы убить камнем такого громилу, как Гостемил, так что ничего страшного, только шишка будет, и смотреть на шишку Нимроду будет приятно. Но ни разу еще за все эти годы не попал.

Гостемил вернулся к повозке, оперся о нее руками, и чуть наклонился, и Нимрод окатил его водой из ведра. Гостемил обтерся простыней, и Нимрод снова его окатил. Гостемил потер промежности галльским бальзамом, и Нимрод, сходив еще раз за водой, дважды окатил господина.

Порассматривав и потрогав волосы на груди, Гостемил спросил задумчиво, —

– Нимрод, а почему у меня на груди шерсть седая? Борода почти вся чистая, виски более или менее, а грудь вся седая?

– От аскетизма, наверное, – сказал Нимрод.

Гостемил покопался в калите, вытащил гребешок из слоновой кости, и тщательно расчесал сперва волосы, а затем бороду, глядясь в плоский серебряный щит, отполированный Нимродом и предназначенный для этой цели. Затем Гостемил подозвал возницу, и тот, привычный, миниатюрным кинжалом срезал волоски, торчащие у Гостемила из носа, а затем тем же кинжалом удалил неприятную поросль, связанную с возрастом, из ушей болярина. Гостемил придерживал волосы, чтобы вознице было удобнее. Некоторое время порассматривав себя, Гостемил нашел общий свой вид удовлетворительным.

Залезши в повозку, он натянул чистую рубаху, порты, онучи, сапоги, опоясался гашником, и почувствовал себя полностью готовым к любым гостям и визитам. Нимрод принес ему на подносе завтрак – тонкий кусок ветчины, морковь, огурец, капусту, укроп, ломоть ржаного хлеба, и небольшой кувшин легкого вина. Повозки снова тронулись в путь и к полудню прибыли в Чернигов.

Возницы устали и попросились спать. Гостемил смотрел на город – с распахнутыми воротами, с тихим детинцем на тихом холме, с двубашенным храмом – и непонятная тишина в полдень ему не нравилась. Постояв и помолчав, он приказал возницам, —

– В Татьянин Крог. Повозки пристройте на заднем дворе. Хозяйке скажете, что дня на три.

– А ты, болярин?

– А я пройдусь.

– Ехал бы ты с нами, болярин, – сказал Нимрод, высовываясь из кухонной повозки.

– Ты тоже чувствуешь, что что-то здесь не так? – спросил Гостемил задумчиво.

– В мире все не так, всегда.

– Ничего, авось пронесет.

– Вот ты говоришь – пронесет, – заметил Нимрод, – а меж тем Като-старший говорил в каждой своей речи, «Кархваж…»

– Да, я знаю. Езжайте.

– Ну, авось. Ладно. Поехали!

Повозки укатили.

Гостемил заложил руки за спину, чтобы не было соблазна сутулиться, прикинул, достаточно ли высоко держит подбородок, и степенным шагом проследовал вперед по улице. Прошел два квартала. Тихие, запертые дома. И ни одного прохожего! Будто вымер этот Чернигов бестолковый, город с древними воровскими традициями, поутихшими в период правления Мстислава, а теперь снова возродившимися. Ну, воры днем спят – понятно. Но не все же жители – воры. Если все воры – кто ж сеять да прясть будет? Это ведь – Улица Гончарная – в прошлый приезд именно гончары здесь и жили. Что-то не слышно – скрипа гончарных кругов, и не ругается и не дерется никто, а ведь более склочного народа, чем гончары, во всем мире не сыщешь.

Покосившиеся заборы, запущенные палисадники, обшарпанные дома – все как всегда в Чернигове последние полтора года, но вот тишина – это странно. Только воробьи чирикают, но как-то не очень уверенно. Вроде как пробуют – а можно ли мне чирикнуть? А вот кот бежит – прыг на забор! И смотрит.

– Котяра, – сказал Гостемил, останавливаясь. – Куда ж люди-то подевались?

Котяра посмотрел на него и отвернулся с таким видом, будто случайные знакомства с людьми, задающими праздные вопросы, ему с некоторых пор не очень интересны.

– О! – уважительно сказал Гостемил. – У нас с тобою похожие характеры. И ты тоже, как я, не первой молодости, но держишься с достоинством. Приходи в Татьянин Крог, Нимрод даст тебе буженины.

Кивнув коту, он двинулся дальше. В следующем квартале он заприметил какую-то бабку, сидящую на крыльце.

– Здравствуй, добрая женщина, – вежливо обратился к ней Гостемил через забор. – Как живешь, как дом?

– Ах, уйди ты, выродок коровий, – в сердцах сказала бабка, встала, ушла в дом, и хлопнула дверью.

Леший их знает, что у них тут происходит, подумал Гостемил.

Он повернул за угол – и наконец увидел людей. Муж, жена, четверо ребятишек, и повозка, лежащая на боку. Лошадь пасется рядом. Жена кричит на мужа, а муж огрызается.