Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

знать об истинном положении папы – лишенного светской власти и запершегося в своем дворце в Ватикане. Когда Италия захватила Рим, громко запротестовал Эквадор. Зоркий взор его президента Габриэля Гарсия Морено пронзал современные идеи насквозь, он относился к ним с таким же презрением, как Пий IX. Морено сочинял письма в поддержку папы и подписывал законы, учитывавшие папское учение. Но это были редкие дружеские акции маленькой далекой страны [50]. Даже в самом Риме присутствие папы ощущалось все меньше. Когда наследник Пия Лев XIII объявил 1900 год Святым годом, большую литургию служили за закрытыми дверями. Вокруг Церкви выросли метафорические стены, возведенные Пием и его наследниками, чтобы отразить волны перемен, захлестывавшие современный мир. Когда некоторые американские католики стали либерально трактовать доктрину Церкви в надежде привлекать и обращать протестантов, Лев отправил кардиналу Балтимора Джеймсу Гиббонсу недвусмысленное порицание [51]. Его наследник Пий X (1903–1914 гг.) предпримет более решительные меры для борьбы с модернизацией Церкви. Выходец из австрийского в то время Венето, из крестьянской семьи, он называл себя «непреклонным до мозга костей» [52]. В миссии обуздания перемен его поддерживал государственный секретарь Рафаэль Мерри дель Валь, глубоко набожный и представительный с виду кардинал испано-ирландского происхождения. При помощи «шпионов» его заместителя монсеньора Умберто Бениньи они вынюхивали и вычищали людей с современными взглядами в Ватикане, университетах, семинариях, на церковных кафедрах.

К 1913 году, когда вышла книга Краули, папы занимали в современном мире оборонительные позиции, говорить об их влиянии уже не приходилось. Однако консерватизм пап не означал, что они отказались от своей всемирной миссии. Многие страны Европы отказывались от вмешательства в религиозные дела во имя секуляризации, благодаря чему папы могли усилить контроль за жизнью Церкви [53]. В 1875 году Пий IX отказался отмечать Святой год в Риме из-за «нечестивости, распространения скандалов… падения нравов и опрокидывания божеских и человеческих прав» по вине итальянских властей [54]. Он призывал ни больше ни меньше к отказу от независимого государства и к возрождению «социального царства Христа» [55]. Католикам всего мира приказывалось прибегать в этой борьбе к духовному оружию: к вере в Непорочное зачатие и в главу и покровителя Святого семейства Иосифа Обручника. По случаю объявленного преемником Пия IX, Львом XIII, Святого года в 1900 году в Рим съехались 350 тысяч паломников, чтобы поддержать 90-летнего понтифика в «сложное и тревожное время» [56]. Лев повторит призывы предшественника к духовной войне, множа энциклики, которые будут публиковать по всему миру. Вспомнив сражение при Лепанто в 1571 году, он призвал верующих повторить победу католического флота, для чего читать молитву по четкам… Позднее Пий X продолжит настаивать на роли пап как вселенских Святых Отцов, утверждая, что только у христианства есть «все, что помогает прогрессу истинной цивилизации» [57].

Духовное оружие не слишком устрашило мировые державы. Однако вера простых людей оставалась огромной сферой, пригодной для влияния [58]. В 1910 году в мире насчитывался приблизительно 291 миллион католиков, 65 % из которых проживало в Европе [59]. Папа оставался верховным авторитетом в области веры, в согласии с которой строила свою каждодневную жизнь огромная часть населения планеты. Он мог снискать любовь верующих, разрешив близкие народу виды поклонения. Когда одна парижская монахиня призналась, что Богородица велела ей делать «чудодейственные пряжки», только папа мог санкционировать их изготовление и продажу миллионам верующих [60]. Некоторые официально насаждаемые виды благочестия имели отчетливое политическое звучание, как, например, явления Девы Марии трем крестьянским детям в португальской Фатиме. Когда папа Пий XI признал в 1930 году эти явления, он узаконил историю – в нее верили миллионы паломников – с проклятиями в адрес коммунистической революции в России из уст самого Господа [61].

Более того, оставаясь «пленниками Ватикана», папы по-прежнему вмешивались в общественную жизнь. В конце XIX века последствия промышленной революции принудили Льва XIII к яркому выступлению. В 1891 году он выпустил энциклику Rerum Novarum об условиях жизни и труда рабочего класса. К тому времени механизация промышленного производства распространилась из Британии на европейский континент, много ирландских и итальянских католиков работало на заводах Британии и Америки. В Италии развитие индустрии еще только начиналось, но в 90-х годах XIX века ремесленное производство во многих северных городах уже переросло в фабричное [62]. В Риме ход перемен был медленнее, но это не значило, что рабочие жили в довольстве. На археологических раскопках на Палатинском холме и на форуме землекопы бросали заступы, как только возникала угроза снижения их зарплаты [63]. За Тибром, на государственной табачной фабрике на Пьяцца Мастаи, только 50 рабочих из тысячи доживали до преклонных лет [64]. В разгар борьбы за объединение страны женщины с этой фабрики устроили марш на Капитолийский холм и захватили ее директора, внедрявшего технологию, которая угрожала сокращением рабочих мест [65]. Гонка за наживой и урбанизация ухудшали жизнь беднейших слоев, поэтому папа выступил как против эксплуатации, так и против радикальных новых идеологий, таких как марксизм, предрекавший войну классов, заявляя, что его «принуждает возвысить голос первоапостольский статус» [66].

Постепенно Лев и его наследники начинали привыкать к тому, что современное государство никуда не денется, и стали переносить внимание на совмещение его структур с христианством. При своем упрямом религиозном консерватизме Пий X мало-помалу принимал новый политический порядок. Еще будучи венецианским епископом, он приветствовал короля и королеву Италии, которых Пий IX знать не хотел. Тот запретил католикам голосовать на выборах и вообще иметь дело с итальянским государством, которое отказывался признавать. В 1905 году Пий X окончательно отменил этот запрет. Годом раньше крайнее крыло Итальянской социалистической партии (PSI) устроило всеобщую забастовку, казавшуюся репетицией настоящей революции [67]. Пий надеялся, что католики проголосуют за «силы порядка», отвергнув «подрывных» кандидатов [68]. Но некоторые католики пошли дальше, пожелав тоже включиться в политику, и папа отказался одобрить новый центр католического влияния. Вместе со многими верующими он возлагал надежды на Джованни Джолитти, прагматичного авторитарного центриста, узнаваемого по закрученным усам и галстуку-бабочке; он пять раз будет становиться премьер-министром. Джолитти поддерживал разделение Церкви и государства из уважения к принципам националистов, но при этом проводил политику, ориентированную на консервативных избирателей-католиков; он разрешил религиозное образование в школах, противился разводам и вел войну с мусульманской Ливией, которую многие воспринимали как Крестовый поход [69].

Некоторое время этот неформальный альянс работал. Джолитти выигрывал много голосов католиков, интересы Церкви были под защитой [70]. Однако в 1914 году и папа, и Джолитти оказались бессильны, когда Италия приняла самое важное доселе решение. Тогда в июле началась мировая война с участием союзницы Италии, Австро-Венгрии. Джолитти поспешил заявить, что любая позиция, кроме нейтралитета, станет для молодой страны катастрофой. С его точки зрения, Италия была еще «слабым, формирующимся организмом» [71]. В конце лета 1914 года к нему присоединился новый папа, Бенедикт XV. Прозванный в Ватикане «малышом», этот низкорослый знатный генуэзец начал сдержанно призывать к миру [72]. Голоса этих двух деятелей присоединились к хору простых итальянцев, не желавших новой смуты и кровопролития. Но в марте Джолитти ушел с поста, а его преемник Антонио Саландра стал смещаться в сторону участия в войне. Австрия не советовалась с Италией, развязывая конфликт с Сербией, поэтому у Италии не было обязательства защищать союзницу. Весной 1915 года Австрия начала переговоры с Италией по этому вопросу. За одним столом Саландра торговался с Австрией из-за цены итальянского нейтралитета, а за другим обсуждал, каким будет приз, если Италия поддержит Британию и Францию. В мае 1915 года союз с Австро-Венгрией и Германией был объявлен несуществующим. Италия вступала в Первую мировую войну на стороне Антанты.

На улицах Рима зазвучали воинственные кличи. Поэт, оратор и журналист Габриэль д’Аннунцио выступил на Капитолийском холме [73]. Взойдя по лестнице Дворца сенаторов, перед статуей Марка Аврелия, Д’Аннунцио предстал пророком, чей час наконец пробил. Раньше он был непоследователен и эмоционален в политике. Но в тот весенний день обрушил на завороженную толпу шквал захватывающей риторики. В ней было место и военным победам цезарей, и героизму Джузеппе Гарибальди. Его голос громыхал над собравшимися, вещая о том, что участие Италии в Первой мировой войне станет возвышенным апофеозом Рисорджименто.

Вскоре тысячи итальянцев станут карабкаться по крутым склонам Альп в густой снегопад, грудью ловя сплошной рой австрийских пуль. Италия воевала, невзирая на нейтралитет Святого престола. Папа Бенедикт, по-прежнему затворник базилики Святого Петра, упрямо