Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Муссолини уверял Бономи, что его планы вполне скромны. «Фашизм еще так провинциален, – говорил он, – что не может победить древнюю душу Рима» [101]. Возможно, в Риме Муссолини не хватало ревностных сторонников, но город был крайне важен для его планов. Когда его группа стала в 1921 году политической партией, ее символом сделалась древнеримская фасция – тугой пучок прутьев, из которого торчал топор [102]. Муссолини называл фашистов законными наследниками граждан имперского города. В конце октября 1922 года они устроили поход на Рим. Путь фашистам преградили несколько сот итальянских полицейских; примерно 40 тысяч плохо вооруженных людей приехали на ворованных машинах и встали лагерем в пригороде, под ливнем. Итальянские военные, имевшие приказ «защищать Рим до последней капли крови», возили им еду [103]. Уверенные, что эта партия несет закон и порядок, многие государственные учреждения открыто поддержали переворот. Немного раньше в том же году один священник в Венето жаловался, что полиция спелась с фашистами, «разъезжает с ними в грузовиках, горланит их гимны, ест и пьет в их компании» [104]. Полмиллиона итальянских рабочих вступили в фашистские профсоюзы.
Существовали и смелые силы сопротивления. В 1922 году была организована большая забастовка протеста. Однако фашисты уже победили в сражении за Италию, Муссолини оставалось только зафиксировать свою победу. Когда Джолитти и другие либералы попытались отразить опасность, было уже поздно. 28 октября очередной премьер-министр, Луиджи Факта, предпринял последнюю отчаянную попытку остановить фашистов. В 9 часов утра он ждал звонка короля Виктора Эммануила III, который подтвердил бы, что Рим официально находится в осажденном состоянии [105]. Но звонок так и не поступил. К тому времени даже король спасовал перед фашистами. За пару недель до этого его мать принимала заговорщиков во главе с Муссолини на семейной приморской вилле в лигурийской Бордигере [106]. Факта сначала в это не поверил, а потом подал в отставку. Антонио Саландра отклонил предложение короля сформировать правительство. Тогда король Италии обратился к Муссолини. Снова главарь фашистов всех обыграл. Ведь еще в сентябре он разглагольствовал о намерении фашистов «сделать Рим городом нашего духа… бьющимся сердцем, мобилизующим духом имперской Италии наших грез» [107].
* * *
Победители-чернорубашечники вступили в столицу, распевая официальный гимн фашистской партии Giovinezza («Молодость») со словами о том, что спасение народу несет только фашизм. Из своего дворца Святого Петра новый папа Пий XI наблюдал, как Риму навязывают новое кредо. Кардинал Пьетро Гаспарри, его государственный секретарь, направил послу Бельгии при Святом престоле письмо с предложением не торопиться: «Дадим ему несколько месяцев, а потом будем судить об этом мастерски проведенном революционном государственном перевороте» [108]. В приватной беседе на первом месяце власти Муссолини Пий XI тоже продемонстрировал склонность к прагматизму. Открытого восхваления Муссолини следовало избегать, но и открытой критики тоже. Круглые очочки нового папы выдавали его подноготную ученого, но кроме того Пий обладал выдержкой и твердым представлением о реальной политике. Родившись, как и Пий Х, в Ломбардии-Венеции, когда там хозяйничала Австрия, он любил подниматься в горы и утверждал, что «стоит преодолеть страх – и это становится лучшим занятием для души и тела» [109]. Будущий папа доказал свою смелость, когда Бенедикт XV отправил его с миссией в Польшу, где он не покинул Варшаву во время наступления Красной армии в 1920 году. Такое же хладнокровие он сохранил и тогда, когда в Рим хлынули фашисты. Это было главное, ведь «необходимо было защитить интересы многих» [110].
Сначала было мало надежды, что интересы папы соблюдет человек, чьи приспешники заставляли священников пить касторовое масло. Сам Муссолини сравнивал духовенство с «черными микробами», заражающими умы молодежи [111]. В какой-то момент он даже призвал папу убраться из Рима [112]. Но, делая из Рима мощный символ, он использовал католическую религию как сильный политический инструмент. В своей первой речи премьер-министра он поразил слушателей словами о помощи свыше [113]. Еще в 1920 году он объяснял в письме к Д’Аннунцио, что «католицизм можно использовать как одну из величайших сил для мирового продвижения Италии» [114]. Выступая перед жителями Удине, он повторил слова папы Льва Великого, назвав Церковь наследницей «той империи, которую раздвигали до дальних краев света консульские легионы Рима» [115]. Придя к власти, Муссолини стал прибегать к религиозной терминологии для укрепления и легитимации своего режима. На выставке в честь фашистской революции (1932–1934 гг.) в Риме среди экспонатов был окровавленный платок – Муссолини вытирался им после одного из покушений на его жизнь [116]. Над храмом, воздвигнутым в честь фашистских «мучеников», красовалось огромное распятие [117].
Отношения между Церковью и фашистским государством начались в самые первые дни режима. Поскольку Святой престол по-прежнему отказывался признавать итальянское государство, в дело вступил иезуит средних лет, тайный агент, имевший задание установить связь между двумя сторонами. На протяжении всего фашистского правления отец Пьетро Таччи-Вентури сновал между кабинетом Муссолини и дворцом папы, кладя на стол премьер-министра самые разные вопросы, касавшиеся как модных магазинов, так и католичества в Швеции, борделей в Риме и женских купальников [118]. В дискуссиях с папой Муссолини корчил из себя сторонника Церкви и религиозного образования в школах. Еще до конца 1922 года он приказал вывесить во всех государственных учреждениях распятия [119]. В 1929 году Муссолини предпринял свой величайший шаг в роли защитника католической веры: решил римский вопрос, преподнеся папе суверенитет над новым государством. Городом-государством Ватикан объявлялся кусок земли площадью 440 тысяч квадратных метров, тянувшийся от площади перед базиликой Святого Петра за собор и вверх, на Ватиканский холм. Не Папская область, но надежды на нее папы уже давно оставили. Теперь епископ Рима обретал «подлинный, достойный папы суверенитет со свободой и независимостью не только действенными, но и видными всем» [120]. Государство Ватикан приобретало также суверенитет и полные права собственности над экстратерриториальными объектами: базиликами Сан-Джованни-ин-Латерано, Санта-Мария-Маджоре, Сан-Паоло-фуори-ле-Мура и другими местами культа. Площадь Святого Петра объявлялась прилегающей к Ватикану – находящейся в его управлении, но патрулируемой итальянской полицией.
Латеранский договор с Муссолини обещал папам исполнение их воли также и за колоннадой Бернини: итальянское государство обязывалось препятствовать любым поползновениям на «священный характер» Рима [121]. Вскоре пакт папы и Муссолини получил материальное подтверждение на улицах города. Все 30-е годы Муссолини поощрял оргию сносов и строек, имевшую цель преобразовать ключевые точки Рима. Тысячи семей переселялись в новостройки на периферии, названные borgate, а от их прежних домов оставалась одна пыль [122]. При этом особо символические элементы древнего и папского Рима перестраивались в откровенно фашистском стиле. Прямая дорога к Колизею от Пьяцца Венеция (где расположилась штаб-квартира Муссолини), Виа дель Имперо, стала артерией триумфа нового имперского режима. На этой улице, уставленной фигурами великих цезарей, устраивались празднества, в которых завоевание Муссолини Эфиопии (1935–1937 гг.) уравнивалось с победами Древнего Рима [123]. Чуть дальше к северу Муссолини впишет себя в долгую историю Римской церкви. Виа делла Кончилиационе, где были стерты века средневековой, ренессансной и барочной архитектуры, соединила город Ватикан и город Рим. Новая улица с изящными современными обелисками позволила увидеть базилику Святого Петра в свете ее обновленного величия. Но улица не столько возвеличивала ее как религиозный символ, сколько подавала как выигранный фашистским режимом приз. На окраине города выросла церковь, ставшая архитектурной доминантой для EUR – образцового фашистского квартала, который
