Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

страхи Виктора Эммануила: нашлись римляне, посчитавшие его действия постыдным переворотом. Вечером 20 сентября римский князь Витторио Эммануэле Массимо вывел в дневнике полные презрения строки: «Четверг, 20-е. День, который навсегда запомнится Риму и останется унижением для итальянской армии короля Виктора Эммануила, который из желания отобрать его у папы под смехотворным предлогом превращения в столицу Италии устроил для всего мира спектакль осмотра города – столицы не только Италии, но и всего мира, который шесть часов обстреливали войска католического короля, а тот, пойдя войной на веру, силой отнял Рим у его суверена, с которым даже не находился в состоянии войны» [26].

Не имея возможности претендовать на династическую, а тем более на абсолютную, богоданную власть, правительство Виктора Эммануила пыталось получить народный мандат на захват Рима [27]. Встревоженный безразличием жителей города, премьер-министр Ланца предложил бесплатно привезти в Рим избирателей со всей Италии [28]. В конце концов итальянское правительство одержало громкую победу, получив примерно 80 % голосов избирателей [29].

Борьба за единство нации наконец завершилась, и правительство занялось еще более крупным проектом. При провозглашении Итальянского королевства в 1861 году популярнейший политик Массимо д’Адзельо смело заявил: «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев» [30]. Задача была не из легких. В разных областях полуострова говорили на настолько разных диалектах, что некоторые из них звучали как разные языки. Хлынувшие в Рим строители говорили на трех языках: лингва франка применялся на работе, родной итальянский – в быту, какая-никакая латынь – в воскресенье в церкви [31]. При этом римляне знали, в чем заключаются их разногласия с новой властью: о пьемонтцах говорили, что они расхаживают по городу с «видом конквистадоров» [32]. Напряжение усилилось, когда за один год население города увеличилось с 226 022 до 244 484 человек. Раздражение усиливалось из-за необузданной спекуляции недвижимостью. Поэт Габриэле Д’Аннунцио назвал быстрое хаотичное строительство в Риме «битвой за прибыль», оружием в которой были «кирка, мастерок и вероломство» [33]. Правительственные учреждения и чиновники занимали дворцы, а семьям римлян приходилось ютиться на заброшенных сеновалах [34].

Бедные римляне и раньше жили в тени пышных резиденций, но новые хозяева зданий не могли оправдать свое господство родством со старинными римскими династиями или с христианскими мучениками. Новому режиму требовались для замазывания трещин собственные жития святых. В сентябре 1870 года был учрежден специальный комитет по «расширению и украшению столицы»; в феврале следующего года министров правительства стали переводить из их временных кабинетов во Флоренции в Рим [35]. Прежде чем у Рима появится новая история, власти должны были покончить с символами папского правления. Не желая напрямую тягаться с викарием Христа, правительство Виктора Эммануила и его сына Умберто I сосредоточилось на признаках светской власти Святого престола. Начался снос папских фортификаций, вроде крепостной башни Павла III на Капитолийском холме [36]. Новые правительственные учреждения вселялись в кабинеты папского государства по процедуре формальной конфискации. В июне 1633 года инквизиторы папы Урбана VIII судили Галилея в Санта-Мария-сопра-Минерва. Теперь там на весь срок секулярного режима расположилось министерство финансов [37]. Появлялись и новые административные кварталы: министр финансов Квинтино Селла заложил целый новый район Città Alta на достойном удалении от старого города, на Квиринальском холме. Гораздо ближе к Ватикану, в тени замка Святого Ангела, выросло новое здание Верховного суда из белоснежного травертина. Великолепные карнизы, балюстрады и скульптуры Дворца юстиции были выполнены в ренессансном стиле, обожаемом папами, только теперь этот стиль провозглашал новую светскую власть.

На площади за судом стоял теперь святой Рисорджименто – упитанная фигура Кавура, запечатленного в бессмертной бронзе. За рекой, на холме Яникул, воздвигли конную статую Гарибальди. Взор этого искателя приключений был обращен в сторону базилики Святого Петра, как будто он продолжал дело Рисорджименто. Даже на мосту Кавура, связавшем окрестности собора с остальным Римом, аллегории победы показывали городу лавровые венки, а на Ватиканский холм направляли пушки. На соседних улицах из могил выкуривали призраки бывших противников пап: когда к северо-востоку от Борго закладывали новый жилой район Прати, на уличных указателях появились имена Арнольда Брешианского и Кола ди Риенцо. Совсем как в папском Риме, жители столицы становились куда большими героями уже после смерти. Хотя при жизни Криспи считал короля Виктора Эммануила «слишком мелким» для Рима, после смерти в 1878 году монарх превратился в весьма значимую фигуру. Некоторые из главных памятников Рима были обращены на службу этой новой важной идее. Короля похоронили в Пантеоне, некогда бывшем храмом всех богов, а при поздней Античности превращенном в церковь. Снаружи под треугольным постаментом выгравировали: «ВИКТОР ЭММАНУИЛ II ОТЕЦ НАЦИИ». Так историю первого короля современной Италии соединили с великим прошлым Римской империи и папства, сделав Виктора Эммануила апофеозом пышной легенды.

Сын и наследник Виктора Эммануила, Умберто I, придумал еще более сильный ход: предложил похоронить отца под самым куполом Пантеона, по примеру расположения могилы святого Петра в его базилике [38]. Спор по этому вопросу выиграет преемник Пия IX, Лев XIII. Но не прошло и двух лет, как не менее смелое заявление о величии покойного короля получило материальное воплощение на южном склоне Капитолийского холма. Оттуда вывезли груды земли вместе с обломками средневековых и ренессансных построек, чтобы расчистить место для дерзкого памятника Виктору Эммануилу. Врезавшийся в древний холм позади церкви Ара Коэли, Витториано представляет собой огромный замысловатый храм из белого мрамора. Под комплексом из лестниц и колесниц, которыми правят крылатые виктории, громоздится конная статуя короля, кажущаяся непомерно большой даже в сравнении со всем остальным. Писатель Примо Леви выражал надежду, что Витториано станет воплощением итальянской нации в ее столице, «алтарем новой религии», у подножия которого «Рим ощутит себя итальянским, а Италия – римской… Это будет храм Юпитера, храм святого Петра» [39].

Предсказанию Леви при всей его поэтичности не суждено было сбыться. Ныне мало кто отдает Витториано пальму первенства перед базиликой Святого Петра. Даже пока он строился, некоторые наблюдатели высказывали неуверенность. Приглашенный на стройку ученый Эдоардо Содерини был куда больше пленен открывавшимися оттуда видами. «Взгляните на святого Петра!» – вскричал он [40]. Это сооружение стало «вечным критерием для сравнений» и показало, что «политический идеал никогда не достигнет того, чего достиг и продолжает достигать идеал религиозный» [41]. Для Королевства Италия борьба за идею Рима была проиграна, едва начавшись, даже несмотря на крушение символов старого режима. Папа Пий IX умрет, так и не перестав считать себя пленником, менее чем через три недели после смерти Виктора Эммануила. Но толпа в базилике Святого Петра, скорбевшая по папе, втрое превышала численностью группу, собравшуюся в Пантеоне хоронить короля [42].

* * *

«Папизм – монстр с руками сатанинской власти и с силой, дотягивающейся до дальних краев земли» [43]. Это подпись к иллюстрации, на которой осьминог в папской тиаре протягивает щупальца с надписями «невежество», «суеверие», «тирания», «диверсия», чтобы душить «общественные деньги», «государственное образование», «законность» и американский флаг. Так была проиллюстрирована книга Иеремии Краули с не менее изобличительным названием «Папа. Глава белых рабовладельцев. Верховный жрец интриг». Послание было понятным: католики США подчинены вредоносной общемировой власти [44]. В конце XIX века в Америке разгорелась отраженная в этой карикатуре бурная полемика: там боялись, что иммигранты-католики – участники папского заговора по покорению США [45]. Положение папы, безусловно, волновало католическое население Америки. Во время папского бегства в Гаэту в 1850 году американская католическая пресса изображала папу подобием Христа и утверждала, что «осанны ныне уступают место крикам сбитых с толку толп „Распни его, распни его!“» [46]. Диаспора выросла до нескольких миллионов за счет итальянцев, ринувшихся в Северную и Южную Америку между 1870 и 1910 годами. В свою очередь, американские либералы радовались тому, что Рим возрождается как сердце свободолюбивой нации [47]. На их взгляд, к католикам США следовало относиться с некоторым подозрением как к подданным папы, утверждающего, что он наделен светской властью свыше. Эта позиция не ограничивалась Америкой. Молодой Вудро Вильсон восхищенно смотрел на Германию, где канцлер Отто фон Бисмарк вел суровую борьбу с папским влиянием [48]. В Мексике либералы запретили «иезуитов, рожденных за границей», а из Швейцарии выгнали верного папе епископа-ультрамонтана [49].

Страхи таких людей, как Краули, вызывают удивление, если