Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

девять вечера сделал остановку в Берлине. По распоряжению Риббентропа шеф протокола МИДа засвидетельствовал ему почтение и спросил, нет ли у господина министра каких-нибудь пожеланий. Тот поблагодарил за внимание и сказал, что ему ничего не нужно{49}. Возможно, полковник был недоволен отсутствием на вокзале самого рейхсминистра, но ехал-то он не к нему. Риббентропу же союз Польши с Великобританией был особенно неприятен.

В Лондоне, где он пробыл три дня, Бек выразил признательность за гарантии, заявил, что Варшава как равноправный партнер (больной для поляков вопрос!) поддержит Англию в случае немецкого нападения, разъяснил причины нежелания связывать себя обязательствами с СССР, однако насторожился, когда лорд Галифакс и Чемберлен предложили распространить военный союз против Третьего рейха на всю сферу британских интересов в Европе. Итогом переговоров стало коммюнике о том, что «оба правительства полностью согласны относительно некоторых общих принципов», что гарантии будут заменены «постоянным соглашением», но и оно «не будет направлено против какой-либо другой страны»{50}.

Рассказывая сестре о «неделе кошмаров и важных решений», Чемберлен добавил: «Галифакс говорит, что все это — детские игрушки, по сравнению с прошлым сентябрем, и, конечно, он прав»{51}. Глава Форин Оффис ошибался самым роковым образом, если говорил искренне. «Бек вернулся домой очень довольным. Теперь он мог решать, будет война или нет»{52}. Но, как подчеркнула М. А. Девлин, полковник «безусловно, не сам себе выдал гарантии от британского правительства, и забывать о решающей роли лорда Галифакса в этом не стоит». Уже после войны американский историк Г. Э. Барнес писал: «Если Александр Извольский, русский посол во Франции в 1914 году, в большей степени, чем любое другое конкретное лицо, ответствен за войну 1914 года, то и лорд Галифакс виноват в начале войны 1939 года более, чем кто бы то ни было»{53}. Мнение заслуживает внимания хотя бы потому, что принадлежит одному из ведущих исследователей причин Первой мировой войны. О сознательном провоцировании войны лордом Галифаксом писали такие разные авторы, как публицист Ф. Нейлсон, историки К. Квигли и Д. Хогган… но у нас биография Риббентропа, а не лорда Галифакса, которая тоже была бы чрезвычайно интересна и поучительна.

Несмотря на заверения Липского о том, что ничего не изменилось, у Берлина не возникло сомнений в истинном значении визита Бека. 3 апреля Гитлер приказал разработать план наступательной операции против Польши. 11 апреля план «Вайс» (Fall Weiß) был представлен фюреру. В примечаниях к мемуарам мужа фрау Аннелиз фон Риббентроп привела слова Бека, сказанные им Лавалю в январе 1935 года: «История научила нас: первое, что величайшая катастрофа, жертвой которой стала наша нация, была результатом совместной акции этих двух стран (Германии и России), и, второе, что в этой отчаянной ситуации во всем мире не нашлось ни одной державы, которая оказала бы нам поддержку»{54}. История ничему не научила пилсудчиков, хотя угроза раздела между Германией и Россией висела над Польским государством с момента его основания.

Двенадцатого апреля Риббентроп предписал главам дипломатических миссий воздерживаться от каких-либо демаршей, но указал, что участие других стран в подобных комбинациях будет рассматриваться как враждебное рейху{55}. Однако 13 апреля гарантии приняли Румыния[52] и Греция, а СССР и Польше предлагалось войти в число гарантов. Это было ответом и на итальянскую аннексию Албании. Тщетно призывавший Муссолини к осмотрительности, Чемберлен, по выражению М. А. Девлин, «фактически ставил себя в зависимость от политики тех стран, которые взялся защищать. А быть в зависимости от того же полковника Бека, которому для самых парадоксальных решений требовался лишь бокал шампанского, означало для Британской империи быть в смертельной опасности».

Пятнадцатого апреля президент США Рузвельт призвал Гитлера и Муссолини дать гарантии 31 европейскому (включая Лихтенштейн) и ближневосточному государству в том, что они не посягают на их территории. Риббентроп обратился к перечисленным странам, кроме Великобритании, Франции, СССР и Польши, с официальным запросом, чувствуют ли они германскую угрозу и уполномочили ли они Рузвельта выступать с подобным обращением. Разумеется, все ответили отрицательно, и Гитлер в речи 28 апреля высмеял демарш президента{56}.

Шестнадцатого апреля глава румынского МИДа Григоре Гафенку выехал в турне по европейским столицам. В Кракове к его поезду был прицеплен вагон Юзефа Бека. Министры провели за разговорами всю ночь, пока не прибыли на германскую границу. Гость нашел польского коллегу склонным «преувеличивать возможности своей политики и силы, на поддержку которых он рассчитывал». Посетовав, что Берлин не оценил его дружественный курс, Бек заявил: «Англичане — мои друзья, Данциг в безопасности, я прочно стою на ногах. […] Я хочу, чтобы в Берлине это знали, равно как и то, что я не изменил своей политике и не отказался ни от одного из своих принципов». Возможность компромисса оставалась, и Гафенку понял, что полковник рассчитывает на него: «он [Бек. — В. М.] только что начал [на деле еще осенью 1938 года. — В. М.] рискованнейшую игру, от исхода которой зависели целостность его страны, его честь как министра и мир во всем мире»{57}.

Риббентроп торжественно встречал Гафенку в Берлине 18 апреля. Беседа свелась к многословному изложению рейхсминистром, державшимся подчеркнуто дружески, своих позиций, а главный разговор с Гитлером состоялся днем позже. К удивлению гостя, рейхсканцлер «был настроен слушать. Я знал, что такую возможность надо использовать как можно скорее. Если фюрер начал говорить, прервать его было невозможно». Но как только Гафенку заявил, что компромисс с Беком возможен, Гитлер уже не давал ему вставить слово. «Ошибкой Бека, — вещал он, — был поворот в сторону Лондона. Я никогда не пойму перемену в позиции Польши[53]. Эта перемена может оказаться роковой. […] Англо-польский союз вопиюще противоречит соглашению, которое я заключил с маршалом Пилсудским. […] Бек объединился с западными державами. Он сам решил свою судьбу».

Размышляя над услышанным, Гафенку старался отделить важное от неважного, угрозы — от предостережений. Гитлер и Риббентроп произвели на него неплохое впечатление (он отметил доброжелательность обоих к Румынии), но министр чувствовал, что их, особенно первого, несет необоримая воля, рок событий, чему способствовало упрямство Бека. Об этом он рассказал в Лондоне, куда проследовал далее. Чемберлен назвал Гитлера лжецом, но в протоколы это, конечно, не попало{58}.

Гитлер и Риббентроп 25–26 апреля принимали югославского министра иностранных дел Александра Цинцар-Марковича. Они решили задобрить Белград солидным кредитом, но от присоединения к Антикоминтерновскому пакту гость отказался, сославшись на «сентиментальные чувства югославского народа к русскому народу»{59}. Премьер и министр иностранных дел Венгрии 29 апреля и 1 мая подверглись более решительной обработке: им было прямо заявлено, что Германия заинтересована в Юго-Восточной Европе и лучше идти с ней рука об руку, нежели враждовать. Визитеры возражать не стали{60}.

Двадцать седьмого апреля Великобритания ввела