Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

особой торжественности» предложил подписать ее главам правительств и внешнеполитических ведомств{38}, дабы получился своего рода анти-Мюнхен. 23–24 марта польское руководство решило заявление не подписывать («Если Англия дальше декларации не пойдет, то Польша может остаться с глазу на глаз с Германией», — сказал Литвинову посол Вацлав Гжибовский) и обозначило пределы возможных уступок, заявив о решимости защищать свои границы. Рыдз-Смиглы отдал приказ о частичной мобилизации и усилении военного присутствия в Польском коридоре, что было встречено британским послом сэром Говардом Кеннардом с большим одобрением, чем многими польскими генералами.

Доклад приехавшего из Берлина Липского был воспринят как пораженческий, и 25 марта Бек вручил ему «решительные инструкции»{39}. 26 марта посол передал рейхсминистру ответ, сопровождавшийся угрозой войны в случае посягательств на Данциг, но повторивший предложения о двустороннем соглашении и облегчении транзита через Польский коридор. Понимая, что его усилия пошли прахом, Риббентроп выразил удивление мобилизацией и пояснил, что Берлин рассматривает польские посягательства на Данциг как casus belli[51]. Докладывая Гитлеру, он сделал вывод, что военные приготовления Польши пока носят оборонительный характер и что Варшава может пойти на компромисс, а потому посоветовал отклонить ее предложения и начать контркампанию в прессе. На следующий день рейхсминистр вызвал Липского, вручил ему протест в связи с очередными антигерманскими акциями и заявил, что «больше не знает, как относиться к позиции польского правительства». 28 марта Бек сообщил послу Мольтке, что будет считать casus belli любую попытку изменения статуса Данцига, в том числе через постановление контролируемого нацистами сената вольного города{40}. Переговоры зашли в тупик и застопорились.

Что стояло за решимостью Бека и Рыдз-Смиглы? Вера в то, что польская армия за трое суток дойдет до Берлина? Созданное внутренней оппозицией и растиражированное зарубежной пропагандой представление о слабости нацистского режима, который рухнет от первого удара извне? Уверенность в нейтралитете СССР после переговоров Бека в Москве 27–28 ноября 1938 года и публичного подтверждения того, что все заключенные ранее двусторонние соглашения остаются в силе? Расчет на военную помощь Франции? Надежды на Англию? Автор подробного исследования о британских гарантиях С. Ньюман показал, что «идея безоговорочного выступления на помощь Польше и Румынии угнездилась в голове Галифакса уже 21 марта […] с целью послужить предлогом для вступления в войну с Германией». «Уверен, что идея гарантии Польше принадлежала Галифаксу, которого поддержали Форин Оффис и Кадоган, — сообщил в 1972 году Ньюману лорд Батлер, бывший парламентский заместитель министра иностранных дел. — Чемберлен согласился, но это была не его идея». Сторонник жесткой политики в отношении Германии. Лорд Галифакс тщательно собирал информацию об агрессивных планах Гитлера (не слишком заботясь о ее проверке) и охотно делился ею с желающими слушать, но убедить членов кабинета было куда сложнее, чем оппозиционеров-беллицистов из группы Идена или президента Рузвельта{41}. И тут стальная рука в черной перчатке бросила на стол припрятанный козырь.

Лорд Галифакс 29 марта принял Йена Колвина, 26-летнего младшего корреспондента «Ньюс кроникл» (по словам Ньюмана, «самой яростно антигерманской газеты в Британии») в Берлине. Ссылаясь на разговоры, услышанные в январе (!), визитер заявил, что Германия вот-вот нападет на Польшу. Колвин был связан не только с британским военным атташе в Германии (тот и отправил его в Лондон с докладом), но с информационной сетью Ванситтарта и антинацистской оппозицией, влияние и силу которой всячески превозносил (после войны он выпустил биографии «Вана» и Канариса). Лорд Галифакс в тот же день устроил ему встречу с Чемберленом. «Беспрецедентный случай, что журналист, приехавший в Лондон со столь несвежей информацией, был принят не только министром иностранных дел, но и премьер-министром», — отметил Ньюман и сделал вывод: «Нет сомнений, что Форин Оффис использовал Колвина, дабы ускорить принятие решения»{42}.

Решение было принято в тот же день, а вместо безличного «Форин Оффис» можно читать «лорд Галифакс». «Для меня худший день был в среду, — излагал Чемберлен события 29 марта несколько дней спустя. — Король и Королева должны были обедать у нас в 8.30, около 6 часов я давал интервью, когда Галифакс позвонил сказать, что у него был человек, только что вернувшийся из Берлина с важными новостями, и он подумал, что необходимо срочно встретиться с ним и с Кадоганом. Человек оказался журналистом, имеющим близкие контакты с важными немцами [курсив мой. — В. М.], а новости были такие, что у Гитлера все готово к нападению на Польшу. […] Риббентроп, как нам было сказано, убеждал фюрера ударить теперь, в то время как мы все еще не были уверены, заключить ли союз с Польшей и Румынией»{43}.

Тридцать первого марта премьер заявил в Палате общин, что «в случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах. Оно дало польскому правительству заверение в этом»{44}. Франция присоединилась к гарантиям. Неясным оставалось одно: как именно они собирались помочь Польше в случае нападения на нее? По образному выражению М. А. Девлин, «черт дернул Чемберлена дать гарантии Польше, и этим чертом был лорд Галифакс». Итальянский дипломат Луиджи Виллари назвал их «чеком, который польское правительство могло обналичить, когда сочтет, что страна в опасности, не оставляя британскому правительству свободы решать, реальна опасность или нет, и тем самым свободы действий. Британия обязалась вмешаться, когда польское правительство того потребует. Это был самый гибельный из всех дипломатических шагов. Он сделал Вторую мировую войну практически неизбежной, поскольку конфликт между Германией и Польшей, который можно было бы решить миром, грозил превратиться в Армагеддон по капризу любого, кто находился у власти в Польше»{45}. Французский политик-неосоциалист Марсель Деа, 4 мая 1939 года опубликовавший статью с риторическим заголовком «Умирать за Данциг?» (ответом было «решительное нет»), позже писал: «Данцигская бомба замедленного действия не взорвалась бы, если бы Англия не позволила полякам играть с детонатором»{46}.

«Играть с детонатором» полякам разрешила и Франция. 18 мая в Париже генерал-инспектор вооруженных сил и начальник штаба национальной обороны Морис Гамелен подписал с польским военным министром Тадеушем Каспржицким новую конвенцию, по которой Франция обязалась прийти на помощь Польше в случае любой атаки на Данциг, чего раньше не предусматривалось. Предварительно поставить в известность Министерство иностранных дел генерал не счел нужным, поэтому изумлению Бонне, узнавшего о ней от французского военного атташе в Варшаве, не было пределов{47}.

4

Последний предвоенный «День дурака» ознаменовался событиями, которые следовало принимать всерьез. Выступая в Вильгельмсхафене 1 апреля, Гитлер предупредил, что второй раз окружить Германию не получится, имея в виду польско-британское сближение{48}. В Варшаве Бек провел совещание, на котором рассматривались варианты конфликта вокруг Данцига. Днем позже он отправился в Лондон на поезде и без четверти