Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Бека. Удивившись выдвинутым требованиям, он дал понять, что о возвращении Данцига в рейх де-юре не может быть и речи, ибо этого не допустит общественное мнение Польши (с которым пилсудчики считались не больше, чем Гитлер и Сталин). Облеченный в цветистые фразы о дружбе отказ сопровождался предложением заключить двустороннее соглашение, гарантирующее и «свободу национальной и культурной жизни германского большинства» населения Данцига, и польские экономические интересы. Вопросы об экстерриториальной автостраде и железной дороге Бек проигнорировал, но Риббентроп ему об этом напомнил{16}.

Притворному удивлению польского министра верить не стоит, ибо Данциг всегда оставался болевой точкой. Польша была недовольна статусом вольного города, который, как считали в Варшаве, предоставлял ей слишком мало прав и не содержал механизма их защиты, а действия генеральных комиссаров Лиги Наций зачастую расценивались как враждебные. Оккупация и интеграция Данцига рассматривались как вариант решения проблемы. Учитывая это, национал-социалисты, весной 1933 года на выборах получившие большинство в Данцигском сенате, занимали в отношении Польши умеренную позицию в соответствии с генеральной линией Берлина.

Осенью 1938 года польские правители не были заинтересованы в открытой конфронтации с рейхом, понимая, что только там могут получить поддержку своим экспансионистским планам в отношении Тешина и Карпатской Украины как части будущей «Великой Польши от моря до моря». Гитлер и Риббентроп, тоже не выпускавшие из вида Украинский вопрос, считали такую перспективу нереальной, но на словах поддерживали стремления пилсудчиков, в которых начали проявляться черты мании величия. Если разговоры о «возвращении исконно польских» земель «до Одера и Балтики» (Померания, Силезия, Бранденбург, а то и до Берлина) велись со 2-й половины XIX века в частном порядке, то требования колоний в Африке выдвигались почти официально, со ссылкой на то, что Польша — великая держава{17}.

Жесткая позиция рейха вызвала недовольство Бека. 7 декабря он жаловался своему заместителю Шембеку на зашедшие в тупик двусторонние отношения, приписав это дурному влиянию Риббентропа, которого назвал новичком в дипломатии, снобом и реакционером{18}. В дипломатических кругах Европы польский министр-полковник, некогда со скандалом высланный из Парижа, где служил военным атташе, за попытку купить секретные документы, известный пристрастием к горячительным напиткам и дамам полусвета, был столь же непопулярен, как и «торговец шампанским». Тем не менее занимавший свой пост с конца 1932 года Бек был старейшим по сроку службы европейским министром иностранных дел после Литвинова, влияние которого уже упало до нуля. Протеже Пилсудского, он зависел от его преемника маршала Рыдз-Смиглы (президент и премьер Польши были сугубо декоративными фигурами) гораздо меньше, чем Риббентроп от Гитлера. Исходя из этого, считаться с ним приходилось всерьез.

Следует напомнить, что идею превентивной войны против Германии вынашивал не только сам Юзеф Пилсудский, что общеизвестно, но и Юзеф Бек. Введенные Ш. Шайлем в научный оборот документы свидетельствуют, что в 1932 году, еще до назначения министром, полковник призывал маршала к «войне за освобождение польских территорий от германского ига», поскольку армия готова, а условия благоприятны как никогда — Германия переживала тяжелый внутренний кризис, который и привел нацистов к власти. Другой идеей Бека было действовать независимо от главного союзника — Франции (за этим стояла личная обида за высылку и отказ в агремане, когда его решили назначить послом в Париже). Автора этих предложений Пилсудский поставил во главе МИДа{19}.

Восьмого декабря Бек предписал Липскому пригласить Риббентропа в Варшаву для детального разговора и дать ему понять, что компромисс возможен. Посол счел это чрезмерной уступкой и отказался выполнять указания шефа{20}. Трения удалось ликвидировать только к 15 декабря, когда состоялась новая встреча. Рейхсминистр принял приглашение, добавил, что сам был бы рад видеть коллегу в Германии, но призвал поляков занять конструктивную позицию, чтобы визит дал конкретные результаты, иначе ехать не стоит. Он также сообщил о намерении вернуть Мемель Германии и поднял вопрос о положении немцев в Польше: в ходе политики дегерманизации они подвергались постоянным преследованиям, несмотря на двустороннюю декларацию о правах меньшинств от 5 ноября 1937 года, которую поляки подписали с явной неохотой{21}. Нейрат в бытность главой Вильгельмштрассе занимал в отношении восточного соседа жесткую позицию, в чем его поддерживал посол в Варшаве Ганс-Адольф фон Мольтке. Риббентроп надеялся на компромисс.

Тем временем 17 декабря Риббентроп беседовал с генеральным комиссаром Лиги Наций в Данциге, швейцарским профессором Карлом-Якобом Буркхардтом. Тот предпочитал контактировать со своим старым приятелем Вайцзеккером и не только знал о его заговорщической деятельности, но периодически выступал в качестве связника между ним и англичанами, например, передав совет быть потверже с Гитлером во время Судетского кризиса. Встречи с Риббентропом Буркхардт описывал в диапазоне от иронии до издевки, не забывая ни «геополитические экспозе» рейхсминистра, ни его «опущенные веки» (причиной было отсутствие одной почки, а не «погруженность в грезы», как думал собеседник). «Поляки не выступят, как не выступили чехи», — уверенно сказал рейхсминистр. «Выступят, — столь же уверенно ответил гость. — Чехи — разумные утилитаристы, а у поляков есть свое безумие. […] Они — единственный народ в Европе настолько несчастный, чтобы хотеть драться, они честолюбивы и не знают меры»{22}. Тогда Бек сделал «ход конем» и 20 декабря известил Мольтке о том, что хотел бы встретиться с фюрером в первой декаде января будущего года на обратном пути из Монте-Карло, где намеревался провести новогодние каникулы{23}.

Встреча состоялась 5 января в Берхтесгадене. Фюрер заявил, что «при всех обстоятельствах Германия будет заинтересована в сохранении сильной национальной Польши, совершенно независимо от положения дел в России», что «с чисто военной точки зрения наличие сильной польской армии снимает с Германии значительное бремя» (оборона от СССР), что «Германия не имеет никаких интересов по ту сторону Карпат». Рассказав о своей позиции во время Судетского кризиса и Венского арбитража, он разъяснил, что «в позиции Германии по отношению к Польше с 1934 года ничего не изменилось», и повторил предложения насчет Данцига, который «рано или поздно отойдет к Германии», и Польского коридора, отметив, что признает связь Польши с морем «абсолютно необходимой». На этих условиях Гитлер гарантировал германско-польскую границу, включая Верхнюю Силезию, хотя его предшественники ничего подобного не предлагали. Наконец, он выразил готовность помочь соседям в решении еврейского вопроса: политика Варшавы была такова, что польские евреи тысячами пытались эмигрировать в… Германию, незаконно пересекая границу. Бек поощрял эмиграцию евреев из Польши, но ни одна страна не хотела их принимать. Как напомнил Г. Кох, «до [погромов. — В. М.] ноября 1938 года в Польше действовали более жесткие дискриминационные антиеврейские законы, чем в национал-социалистической Германии»{24}.

Польский министр ответил, что его страна «никогда не согласится быть зависимой от России и будет продолжать линию независимой политики», и «принял к сведению» слова Гитлера, ограничившись замечанием, что «Данцигский вопрос представляется ему чрезвычайно сложным». Днем позже он