Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Десятого сентября Риббентроп сообщил послу о желании встретиться с польским министром иностранных дел полковником Юзефом Беком, фактически в одиночку вершившим внешнюю политику Польши. Во время Судетского кризиса Липский общался в основном с Герингом и только в конце сентября встретился с Риббентропом, который заявил о поддержке польских претензий к Чехословакии и официально предложил Варшаве подумать о присоединении к Антикоминтерновскому пакту{4}. Стремясь представить Польшу исключительно жертвой агрессии, послевоенная официальная историография как победителей, так и побежденных исказила характер ее политики в межвоенные десятилетия. Скроенная версальскими картографами, в основном французами, из обломков трех рухнувших империй — Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов, — Польша не была однородным по своему составу государством. Титульная нация немедленно принялась угнетать оказавшиеся на подвластной ей территории «неполяков» — немцев, украинцев, белорусов, евреев, несмотря на подписанный 28 июня 1919 года договор со странами Антанты, гарантировавший равные права и возможности всем гражданам, включая «национальные, религиозные и языковые меньшинства». Зыбкость границ и слабость соседей побудили Юзефа Пилсудского и его команду пилсудчиков расширить первоначальные границы: Польша воевала с Советской Россией, Украиной, Белоруссией и Литвой (конфликт с которой перерос в хронический) и, вопреки итогам проходившего под контролем союзных держав плебисцита (ст. 88–91 Версальского договора), захватила германские земли в Верхней Силезии. Неудача постигла ее только в богатой углем Тешинской области, которую Чехословакия смогла отстоять, но отношения между Варшавой и Прагой после этого безнадежно испортились. Польша не ратифицировала Сен-Жерменский и Трианонский договоры с Австрией и Венгрией, поддерживала претензии Будапешта и не сотрудничала с созданной французами Малой Антантой (Чехословакия, Румыния, Югославия), заключив в 1921 году отдельную военную конвенцию с Францией{5}.

Пилсудский повторял, что Австрия и Чехословакия в «версальских» границах нежизнеспособны и вопрос лишь в том, какая страна погибнет первой: «Искусственно и уродливо созданная Чехо-Словацкая республика не только не является основой европейского равновесия, наоборот, является его слабым звеном»{6}. В сентябре 1938 года Бек изложил Липскому официальную позицию: «Чехословацкую Республику мы считаем образованием искусственным, удовлетворяющим некоторым доктринам и комбинациям, но не отвечающим действительным потребностям и здравым правам народов Центральной Европы»{7}.

История склонна повторяться, поэтому крах Польши стал аналогом краха Чехословакии, а трагедия населявших ее народов — аналогом трагедии соседей. Роковую роль в гибели обеих стран сыграл общий родитель — Версальский договор, версальское мышление, объединявшее Томаша Масарика и Юзефа Пилсудского, Эдварда Бенеша и Юзефа Бека. Как заметил британский историк Алан Тэйлор, руководство Польши «забыло, что получило независимость в 1918 году только потому, что и Россия, и Германия потерпели поражение»{8}. «Польша не может быть сохранена Западом, — писал в 1940 году Хаусхофер, — наперекор двум наиболее многочисленным народам Европы, коль скоро она проводила безумную самоубийственную политику между Востоком и Западом, а внутренний разлад вместо миролюбивого единства заполнил ее пространство»{9}.

Крах Польши и Чехословакии был вызван как внешними, так и внутренними причинами и, прежде всего, национальными проблемами, которые ни одна из титульных наций всерьез не пыталась решить. Бек назвал режим Масарика — Бенеша «классическим полицейским государством» (хотя в репрессивной политике в отношении национальных меньшинств скорее чехи перенимали польский опыт), добавив, что Прага всегда была центром антипольской коминтерновской пропаганды{10}. В апреле 1938 года заместитель наркома иностранных дел СССР Борис Стомоняков информировал полпреда в Китае Ивана Луганца-Орельского: «Ни одна страна в Европе не имеет в настоящее время такого неустойчивого внутреннего положения, как Польша. В этой ситуации вовлечение Польши в военные авантюры могло бы привести к революционным восстаниям и развалу этого государства»{11}. Однако пилсудчики, прежде всего Бек и главнокомандующий Войска Польского маршал Эдвард Рыдз-Смиглы, продолжали жить представлениями времен «чуда на Висле» 1920 года. В сентябре 1934 года они объявили, что более не считают себя связанными договором 1919 года о правах меньшинств и не будут сотрудничать в этом вопросе с Лигой Наций, ибо это несовместимо с суверенитетом и национальной гордостью Польши{12}.

Когда 19 сентября 1938 года Лондон и Париж посоветовали Чехословакии передать рейху те районы, в которых немцы составляли более половины населения, через два дня Варшава предъявила претензии на Тешин, призвав разрешить обе проблемы одновременно. Ее требования шли параллельно с германскими, но с небольшим зазором во времени: сначала речь шла о равноправии, потом об автономии и, наконец, о передаче территорий. Логика Бека была незамысловата: «Если пражское правительство решило сделать уступки другим странам, наши интересы должны быть удовлетворены таким же образом». Ни Англия, ни Франция принципиальных возражений не выдвинули, и 25 сентября Праге пришлось согласиться. 26 сентября польскому президенту Игнацию Мосцицкому было вручено сверхсрочное послание президента Чехословакии Эдварда Бенеша, датированное 22 сентября, в котором выражалась готовность к нормализации отношений, но не более того. 27 сентября Варшава потребовала исправления границ{13}.

Амбициям Польши едва не помешал СССР, который как союзник Праги 23 сентября пригрозил денонсацией Пакта о ненападении 1932 года, но Бека и Рыдз-Смиглы это не испугало. Заручившись нейтралитетом Западных держав, но не добившись вынесения вопроса на Мюнхенскую конференцию, Варшава поздно вечером 30 сентября предъявила чехам ультиматум. 1–2 октября польские войска заняли Тешин, и торжествующий Бек выступил по радио. Французский и британский послы собирались заявить протест, но полковник не принял их. Даже ревнитель традиций советской историографии В. Я. Сиполс признал, что «за свои агрессивные действия в период Мюнхена Польша заслужила на международной арене самую дурную славу»{14}.

Судетский и Тешинский вопросы были решены. 24 октября 1938 года Риббентроп предложил Липскому обсудить весь комплекс двусторонних отношений и сделал ряд предложений, обозначив их как свои личные, хотя на самом деле они исходили от Гитлера:

«1. Вольный город Данциг возвращается в Германский Рейх.

2. Через „коридор“ прокладываются экстерриториальная автострада и экстерриториальная многоколейная железная дорога, принадлежащие Германии[50].

3. Польша тоже получает в Данцигской области экстерриториальную автостраду, железную дорогу и свободный порт.

4. Польша получает гарантию сбыта своих товаров в Данцигской области.

5. Обе страны признают свои общие границы; при необходимости можно договориться о гарантии территорий.

6. Германско-польский договор пролонгируется с 10 до 25 лет.

7. Польша присоединяется к Антикоминтерновскому пакту.

8. Обе страны включают в договор пункт о взаимных консультациях».

Липский сказал, что должен сообщить обо всем министру, но заметил, что Данциг, в отличие от Саара, нельзя считать продуктом Версальской системы. (Надо спросить: интересно почему?!) Риббентроп попросил посла не торопиться с ответом и оповестить о предложениях только Бека, причем устно. Однако Липский направил в Варшаву письменный доклад, содержание которого уже на следующий день было известно и чешскому, и британскому посланникам{15}.

Разговор продемонстрировал намерения Германии решить накопившиеся проблемы путем переговоров. 19 ноября Липский зачитал рейхсминистру ответ