Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

в Москву второстепенного чиновника Стрэнга [заведующий департаментом Центральной Европы Форин Оффис. — В. М.]».

Это замечание перекликается с письмом Шуленбурга Вайцзеккеру от 16 августа: «У меня создалось впечатление, что предложение о приезде Имперского Министра очень польстило лично господину Молотову и что он рассматривает это как действительное доказательство наших добрых намерений. (Я напоминаю, что, согласно газетным сообщениям, Москва просила, чтобы Англия и Франция прислали сюда министра, и что вместо этого прибыл только господин Стрэнг)»{46}.

Молотов как будто знал о содержании письма, что, впрочем, представляется вполне возможным: 3-й секретарь посольства в Москве Герхард Кегель был тайным коммунистом и советским агентом; были там «свои люди» и у американцев…

Молотов запросил германский проект договора. Риббентроп предложил ограничиться следующим: «Статья 1. Германское государство и СССР обязуются ни при каких обстоятельствах не прибегать к войне и воздерживаться от всякого насилия в отношении друг друга.

Статья 2. Соглашение вступает в силу немедленно после подписания и будет действительно и нерасторжимо в течение 25-летнего срока».

Поздно вечером 18 августа рейхсминистр также сообщил Шуленбургу, что переговоры об экономическом соглашении завершены и что война с Польшей может начаться со дня на день. «Сегодняшняя внешняя политика Германии достигла своего исторического поворотного пункта», — как заклинание повторял Риббентроп{47}. 19 августа Шуленбург передал Молотову последние новости из Берлина и германский проект. Нарком удивился его краткости (похоже, за образец был взят… Антикоминтерновский пакт), предложил использовать уже имевшиеся договоры о ненападении и через два с половиной часа вручил послу советский проект, включавший уже пять статей:

«Правительство СССР и Правительство Германии,

Руководимые желанием укрепления дела мира между народами и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:

Статья 1. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются взаимно воздерживаться от какого бы то ни было насилия и агрессивного действия друг против друга или нападения одна на другую, как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья 2. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом насилия или нападения со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме подобных действий такой державы.

Статья 3. В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по тем или иным вопросам, обе Стороны обязуются разрешить эти споры и конфликты исключительно мирным путем в порядке взаимной консультации или путем создания в необходимых случаях соответствующих согласительных комиссий.

Статья 4. Настоящий договор заключается сроком на пять лет, с тем что, поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.

Статья 5. Настоящий Договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок, после чего договор вступает в силу.

Постскриптум. Настоящий пакт действителен лишь при одновременном подписании особого протокола по пунктам заинтересованности Договаривающихся Сторон в области внешней политики. Протокол составляет органическую часть пакта»{48}.

Уже при беглом взгляде на советский проект заметны его проработанность и ориентация на общепринятые правовые нормы (ратификация и т. п.). Создается впечатление, что он был подготовлен загодя в отличие от импровизации Риббентропа. Гитлер наконец-то вздохнул с облегчением и направил Сталину личное послание о согласии с предложенным проектом и о том, что «заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок». Сталин ответил быстро и коротко: «Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения [так! — В. М.] создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами», — добавив, что ждет Риббентропа в Москве 23 августа{49}.

Персональное обращение к Сталину, официально не занимавшему никаких государственных постов, принесло прекрасный результат. «Это послание стало вехой в мировой истории — оно отметило момент, когда Советская Россия возвратилась в Европу как великая держава. До того ни один европейский государственный деятель не обращался к Сталину лично. Западные лидеры относились к нему так, как будто он был далеким, да к тому же малозначительным бухарским эмиром. Теперь Гитлер признал в нем правителя великой страны»{50}. По словам Шуленбурга, послание произвело глубокое впечатление на Молотова{51}. О реакции Сталина можно только догадываться.

Одновременно Вайцзеккер по указанию шефа разослал в германские посольства и миссии за рубежом циркулярную ноту. Кратко осветив ход переговоров и мотивировав необходимость скорейшей нормализации двусторонних отношений перед лицом Польского кризиса, он возвещал: «Поступая таким образом, мы последовательно старались не нанести ущерба нашим отношениям с дружественными державами, особенно с Италией и Японией, и давали понять это Советскому Союзу на каждой стадии переговоров. Мы ожидаем, что и в японско-советских отношениях наступит желанная обеим сторонам передышка, которая приведет к дальнейшему ослаблению напряженности. Возможное обвинение в том, что, заключив соглашение с Советским Союзом, мы нарушили принципы Антикоминтерновского пакта, в данном случае не имеет силы. Эволюция Антикоминтерновского пакта все более и более вынуждала державы видеть своего главного врага в Британии. Кроме того, русский большевизм при Сталине пережил структурные изменения решающего характера. Вместо идеи мировой революции на первый план вышли идеи русского национализма и консолидации советского государства на его нынешней национальной, территориальной и социальной основе. В этой связи стоит обратить внимание на устранение евреев с руководящих постов в Советском Союзе (падение Литвинова в начале мая). Разумеется, оппозиция коммунизму внутри Германии остается полностью прежней. Борьба с любым возобновлением попыток проникновения коммунизма в Германию будет продолжаться с прежней суровостью. Во время переговоров Советскому Союзу не было оставлено никаких сомнений на этот счет, и он полностью принял данный принцип»{52}.

4

Вечером 22 августа в сопровождении многочисленной свиты Риббентроп отбыл из Берлина. Перед вылетом ему предстояло исполнить одну неприятную обязанность — объяснить происходящее своему другу Осима, с которым он не встречался целый месяц. На аэродром японский посол приехал растерянным и подавленным, исчерпав запас негодования в беседе с Вайцзеккером{53}. В кратком разговоре (на долгий не хватило времени) рейхсминистр повторил все прежние аргументы — от англо-французского «окружения» до неудачи переговоров об альянсе трех держав и подчеркнул целесообразность нормализации японско-советских отношений: «наилучшей политикой для нас будет заключить японско-германо-советский пакт о ненападении, а затем двинуться против Англии». На вопрос об укреплении Антикоминтерновского пакта Риббентроп решительно ответил, что теперь с этим покончено и что «наши две страны должны идти вместе по другому пути»{54}. Японцы могли возмущаться сколько угодно, но они «опоздали» по собственной вине. Наиболее