Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летом 1939 года схема работала исправно. Шуленбург всячески убеждал начальство в том, что Молотов не отвергает сближение с Германией в принципе и что дело лишь в частностях, которые вполне преодолимы. Когда 31 мая Молотов выступил на 3-й сессии Верховного совета СССР, Шуленбург немедленно отправил перевод речи в Берлин, не только отметив отсутствие антигерманских выпадов, но и усмотрев в ней готовность продолжать контакты{22}. Это прибавляло Риббентропу бодрости, когда прочих оснований для оптимизма недоставало.
Обстановка в Европе продолжала накаляться. Между 17 и 19 июня Клейст доверительно сказал своему знакомому, оказавшемуся информатором Москвы: «Фюрер и Риббентроп считают при сегодняшнем положении невозможным, чтобы Советский Союз в германо-польском конфликте выступил бы активно на антигерманской стороне. Фюрер в течение последних недель тщательно занимался Советским Союзом и сказал Риббентропу, что по разрешении польского вопроса в германо-русских отношениях должен наступить новый рапалльский этап и что по образцу германо-польского соглашения нужно будет в течение известного времени вести с Москвой политику сближения и экономического сотрудничества. Это сближение временное и будет носить характер паузы. Миролюбивые отношения между Германией и Россией во время ближайших 2-х лет, по мнению фюрера, являются предпосылкой разрешения проблем в Западной Европе»{23}.
Отмечу, что в ранее опубликованном пространном варианте этой же записи нет слов о «временном» характере сближения, но есть формулировка «инсценировать в германо-русских отношениях новый рапалльский этап»{24}.
Контекст беседы становится понятен, если сопоставить имеющиеся факты и документы. 14 июня Астахов побывал у своего болгарского коллеги Парвана Драганова. Хозяин жаловался на антиболгарскую политику Румынии и Греции и вопрошал: «Кто поможет Болгарии осуществить ее справедливые стремления — СССР или Германия? Этим определится дальнейшая позиция Болгарии. Особенно резко настроен он против Англии, доказывая и мне нецелесообразность соглашения СССР с Англией с точки зрения наших интересов. По его мнению, Германия непременно начнет войну, едва только союз между СССР и Англией будет заключен. Гитлер не станет ждать, пока „политика окружения“ получит еще более конкретное воплощение в виде совместной работы штабов, содействия в вооружении и т. п.». «Вы сможете с немцами договориться, — успокаивал и как будто даже уговаривал Драганов, — они охотно пойдут здесь на самый широкий обмен мнениями (намек на возможность договориться о разделе „сфер влияния“)». В заключение Астахов отметил, что «на этот раз посланник был значительно более откровенным и упорным апологетом прогерманской линии, чем раньше»{25}.
Однако читая запись беседы с Драгановым, сделанную на следующий день директором политического департамента МИДа Вёрманом, есть от чего прийти в изумление. Посланник под большим секретом рассказал о встрече с Астаховым, «с которым он отнюдь не близок», но «который пришел вчера без всякой видимой причины и просидел два часа». Драганов оговорился, что не может судить, излагал ли Астахов собственные взгляды или делал это по поручению правительства, но слова поверенного в его пересказе выглядят следующим образом. Перед СССР — три возможных пути: заключить пакт с Великобританией и Францией; продолжать затягивать переговоры с ними; пойти на сближение с Германией. Причем «Советскому Союзу более всего симпатичен последний вариант, который не требует идеологических мотивировок». «Если Германия заявит, что она не нападет на Советский Союз, или заключит с ним пакт о ненападении, Советский Союз, вероятно, уклонится от договора с Великобританией»{26}. Такова главная мысль Астахова в изложении Драганова. В записи поверенного ничего подобного нет, однако не склонный к авантюрам Драганов вряд ли мог все это придумать. Так или иначе, слова дошли по назначению. Встречаясь 16 июня с Осима и Сиратори, Риббентроп снова напомнил им, что если Токио не примет его предложений сейчас и будет упорствовать в поисках запасного выхода, Германия заключит пакт о ненападении с СССР{27}. Историки напрямую связывают это с информацией, полученной от Драганова.
В середине июня Шуленбург ненадолго съездил на родину, где встретился с Риббентропом (содержание их беседы нам неизвестно) и Астаховым. 28 июня он сообщил Молотову, что «германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР. Он добавил, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитлера»{28}.
В Берлине рассчитывали на скорый ответ и ждали, что Сталин включится в реанимацию «духа Рапалло». В Москве видели и заинтересованность германской стороны, и ее нежелание идти на существенные компромиссы, а потому предпочитали выжидать. 29 июня фюрер заморозил переговоры: «Русские должны быть информированы о том, что из их позиции мы сделали вывод, что они ставят вопрос о продолжении будущих переговоров в зависимость от принятия нами основ наших с ними экономических обсуждений. […] Поскольку эта основа для нас является неприемлемой, мы в настоящее время не заинтересованы в возобновлении экономических переговоров с Россией». Вайцзеккер велел Шуленбургу не проявлять инициативы «в политической области», а ожидать инструкций{29}. О содержании резкой статьи Андрея Жданова «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР», опубликованной в «Правде» 29 июня в качестве «личного мнения депутата Верховного Совета СССР», посол немедленно и, надо полагать, не без удовольствия сообщил в Берлин{30}.
Разговор Шуленбурга с заместителем наркома иностранных дел СССР Владимиром Потемкиным 1 июля был осторожным в практическом плане, но содержал интересные теоретические рассуждения. В ответ на германские авансы советские дипломаты напоминали о существовании Антикоминтерновского пакта и об участии в нем Японии, с которой в то время шла необъявленная война на Халхин-Голе. Любимое детище Риббентропа стало мешать его далеко идущим планам.
«Об этом договоре, — записывал Потемкин, — Шуленбургу несколько раз пришлось говорить с фон Риббентропом при своем последнем посещении Берлина. Фон Риббентроп вполне определенно заявлял послу, что указанный договор никогда не был направлен против СССР как государства. Он предусматривал лишь организацию своего рода идеологического фронта для борьбы с интернациональным течением, в котором три правительства усматривали опасность для существующего социального и политического строя. С течением времени и в соответствии с меняющейся обстановкой тройственный договор отошел от своей первоначальной базы: в настоящее время он приобрел
