Царская тень - Мааза Менгисте

спину, чтобы прощупать ямочки на ее пояснице, потом обхватывает ее ягодицы. Он медленно заводит руку между ее ног, потом вводит в нее палец. Он поддается иллюзии, будто эта женщина стоит в середине его ладони, в его власти. Он поднимает взгляд. Ее голова откинута назад, из ее горла доносятся тихие стоны.

Один из моих людей будет всегда сопровождать тебя, говорит он. Ты нужна мне здесь.

Он закрывает глаза и воображает, как она ведет его в Аддис-Абебу, показывает на горизонт, предупреждает о знаках приближающейся атаки. Он воображает, что она лежит под ним, выдает ему коды и секреты, делает это так, чтобы ее слова были понятны только ему. Он воображает, как они поднимаются по ступеням в Риме, в Венеции, в Брешии, в Калабрии под восторженные крики толпы. Он воображает вспышки камер, микрофоны, кинохроники с его портретами. Она трется о него, принимает его все глубже, голова у него кружится, он впадает в исступление. Вскоре он перейдет в состояние оцепенелой эйфории, он не воспринимает ничего, кроме звука ее голоса, называющего ее имя, он готов ко всему, включая атаку.

Он берет себя в руки, прогоняет туман из головы. Ты остаешься со мной, говорит он. Он резко встает на ноги, нажимает ей на плечи, он делает это грубее, чем нужно.

Она падает на колени перед ним с удивленным вскриком. Он хватает ее за волосы, притягивает ее лицо к своему животу, потом еще ниже, чувствует ее губы, ее тепло. И входя в ее рот, он чувствует этот восторг, знакомый прилив воли, могущества и силы, принадлежащих ему. Он не в силах остановиться, он отдается наслаждению, его охватывают трепет, восторг и экстаз, наконец ноги перестают его держать, он падает на кровать, увлекая ее за собой, они двигаются вместе.

Глава 9

Хирут возится с одним из раненых, когда лагерь погружается в тишину. Она поворачивается. Сеифу, Аклилу и Хаилу поднимаются по склону холма со своей ужасной ношей. Рядом с Сеифу идет Марта, прижимает руку Тарику к своему животу. Все согнуты грузом скорби и усталости. И когда Кидане и Астер бросаются к ним, настаивая на том, чтобы заменить родителей, Хирут ставит свою корзинку, готовясь помочь и пытаясь преодолеть собственную усталость. Она работала без перерыва — ухаживала за ранеными в отсутствие Хаилу. Она не спала две ночи, бинтуя раненых и замешивая порошки. Она присутствовала при последних вздохах тех, кто был слишком испуган и не мог отпустить ее руку. Она поддерживала тех, кто не мог выносить мучительную боль своих ран. Все это начисто лишило ее каких-либо эмоций, погрузило в яму изнурительной усталости. Но ничто из этого не подготовило ее к встрече с безутешной матерью, прижимающей к своему чреву мертвую руку.

Вдали бомба взрывает горизонт, врываясь в надвигающуюся ночь. Когда группа, несущая Тарику, проходит мимо нее к пещере Сеифу и Марты, Хирут поворачивается назад к раненому, которого перевязывала. Она должна закончить с этой раной, прежде чем присоединится к ним. Она пытается противостоять накатывающей волне головокружения. Она накладывает свежие бинты, глотая воздух, чтобы прогнать грызущий ее голод. Изнеможение отупляет ее, и она, закончив, плетется к скорбящим, обнимает Марту за плечи. Она произносит короткую молитву о Тарику, потом отпускает Марту назад — в объятия Сеифу, а потом направляется к своей кровати, чтобы поспать и затем снова взяться за работу.

* * *

Хирут резко просыпается, чувствуя прикосновение к плечу, потом руку у себя на спине.

Потом его голос: Маленькая, вставай.

Кидане тащит ее, наконец ей не остается иного выбора — только встать. Хирут тянется к своей Вуджигре, но он отталкивает винтовку ногой. Он накрывает ее рот рукой и шепчет ей в ухо: я тебе не сделаю ничего плохого. Не шуми, Хирут. Не шуми, закрой свой рот. Закрой его.

И вот почему она плетется в лес безмолвная и с пустыми руками. Он быстрым шагом идет впереди, держит ее за руку, тащит за собой, сворачивает в одну сторону, в другую, швыряет ее на землю, когда она изо всех сил пытается вырваться. Она ничего не видит сквозь эту темную путаницу, сквозь эти кусты, сквозь листья, бьющие ее по лицу. Он останавливается, только когда они оказываются перед грудой листьев, и тогда поворачивает ее и прижимает к себе в объятии.

Маленькая, говорит он. Тебя трясет. Чего ты боишься?

Она не может говорить. Слова не имеют веса, нет языка достаточно крепкого, чтобы спасти ее. Она ничего не может сделать.

Я не сделаю тебе ничего плохого.

Он нажимает ей на плечи, давление все усиливается, пока не подгибаются ее колени, она теперь вынуждена сидеть на земле и смотреть на него.

Все в порядке. Его голос повисает в этом колодце кошмара. Все в порядке, прекрати плакать, все хорошо. Он становится перед ней на колени, берет за руки. Видишь, я же не делаю тебе ничего плохого? Он целует ее запястья, потом упирается ей в плечи, пока она не падает навзничь, после чего он взгромождается на нее.

Ее платье вздернуто выше бедер. Его дыхание учащается. Сова выворачивает шею в другую сторону, чтобы не видеть их. А потом она не слышит ни одного звука, который убедил бы ее в том, что она жива. Вот почему она смотрит на его окаменевшие черты и открывает рот: потому что больше ей делать нечего, больше ей ничего не остается. Даже речь бежала, освободилась от нее. У нее не осталось ни тела, ни сердца, ни языка, ни дыхания. Только огонь, бурлящий внутри, дрожащий, как сжатый кулак, бьющийся ей в горло, ползущий в ее голову, вытягивающийся в ней так, что прошлого не остается. Будущего не остается. Нет времени вне этого места. И вот почему Хирут берет в руки его лицо: чтоб держать что-нибудь, не принадлежащее ей. Чтобы развернуть что-нибудь в свою сторону. Вот почему она сильнее сжимает его лицо ладонями и впивается ногтями в его голову.

Он замирает и говорит: Назови мое имя, скажи мне мое имя, произнеси его.

Хирут, лишившаяся слов, вместо этого пытается нырнуть в волну безразличия. Она делает это потому, что он не оставляет ей ни выбора, ни шанса, ни надежды, ни выхода, а еще потому, что у нее никогда не будет верных слов, чтобы проложить себе путь прочь из этого мгновения. И поскольку сказать ей просто нечего, никаких слов не осталось, Хирут открывает рот. Поначалу это издевка над