Царская тень - Мааза Менгисте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этторе ошарашенно смотрит на него. Я не верующий, говорит он. И мои родители тоже. Мы просто итальянцы, и только.
Все во что-нибудь да верят, soldato. И мне все равно, что Рим решает делать в Италии, говорит Фучелли, мы здесь для того, чтобы победить в войне. Они начинают с местных, потом перейдут на нас, других итальянцев. Полковник стряхивает пепел с горящей сигареты. Тебе придется подходить к этому с умом. Мы должны держаться друг за друга.
Часовые ходят близ дерева. Их фигуры теперь превратились в стройные силуэты, что расхаживают по сгущающейся тьме.
У меня хорошие солдаты, говорит Фучелли, но то, что делаешь ты, — это кое-что другое. Он раскидывает руки отрепетированным, как кажется, жестом. Древние римляне оставили нам свои тексты и картины. Свои статуи. Мы оставим после себя фотографии и пленки. Он кладет руку на плечо Этторе, сжимает его. Фучелли смотрит на дерево, потом на часовых неподалеку. Возвращайся в свою палатку, Наварра, говорит он. Здесь больше делать нечего. Знаешь что, пойдем-ка вместе.
Шаги. Хрустят под ногами тонкие ветки. Других звуков нет. Карло опускается пониже в траву, он все еще скрыт темнотой и кустарником. Он смотрит в бинокль на трех эфиопов, которые уставились на тело, висящее на дереве. Это сильные, стройные мужчины, освещенные неяркой, окутанной облаками луной, облака погружают остальную часть территории лагеря во мрак и дают ему безопасность. Часовые по его приказу ушли передохнуть. Выставленная им дополнительная охрана отпущена на ночь. И только полковник Карло Фучелли отваживается сидеть один на этом клочке земли неподалеку от превосходящих его по численности врагов. Карло сильнее вжимается в землю, пытается выбросить из головы память о ливийских сражениях, бенгазийских всадниках и боевых кличах, от которых у всех офицеров в Триполи мурашки бежали по коже.
Один из эфиопов держит тело за ноги, другой залезает на плечи третьего, чтобы перерезать веревку. Нож аккуратно рассекает воздух, длинное серебряное лезвие сверкает в лунном свете. Тело тяжело оседает в руки человека с ножом. Тишину пронзает слышимый ох — человек с трудом удерживает тело, прижимает к себе, словно ребенка, а тот, что внизу под ними двумя, прогибается и чуть не падает под возросшим весом, потом выравнивается с помощью товарища. Они действуют эффективно, бесшумно, наконец тело оказывается на земле, шея все еще растянута в ее ужасной петле. Они становятся на колени вокруг тела, двое из них склоняют головы. Третий проводит рукой по лицу мертвеца, целует его шею, кладет свою голову на неподвижную грудь, словно желая услышать биение сердца. Потом он обнимает пленника, раскачивается с ним, наконец его мучительный стон переходит в звук плача взрослого человека.
Глава 8
Спасибо, Карло. Им необходимо было его похоронить, говорит Фифи, сидящая на табуретке рядом с его кушеткой. Она обнимает свои колени, ее голова закрыта согнутыми в локтях руками. Это первые слова, которые она сказала ему с того момента, когда после приезда повернулась к нему спиной и вошла в его палатку, нарушив их давнее соглашение о том, что она никогда не будет входить в его рабочее место без него. Она раскачивается туда-сюда, ее колено ударяется о его ногу при каждом ее движении. Карло отстраняется и смотрит на нее. На ней традиционная одежда. Волосы сплетены в косички, как у местных женщин. Помада и карандаш вокруг глаз стерты. Он видит в ней крестьянку, какой она была прежде: Фавен из Гондэра, поразительная красавица с северного нагорья. Молодая женщина, которая пришла в Асмару, чтобы стать шермутой, вишимой — проституткой: Фифи, необыкновенно красивая дама, пользующаяся успехом у некоторых из умнейших, храбрейших итальянских офицеров, каких когда-либо знала Италия.
Карло расшнуровывает ботинки, усталость высокой, тяжелой волной накатывает на него. Он стонет от облегчения, шевеля пальцами ног, потом поднимает взгляд, отмечая краем глаза какое-то движение. Женщина, сопровождающая Фифи, сидит, ссутулившись и накинув на плечи одеяло, неподалеку от его палатки, ее призрачный силуэт действует на него раздражающе.
Пусть она перейдет в свою палатку. И почему она все время молчит?
Я здесь не в безопасности, говорит наконец Фифи. Ты повесил этого… этого пленника, а это означает, что эфиопы будут готовить атаку на тебя. Ты знаешь, что они сделают со мной, если поймают. Она закрывает голову руками, словно защищаясь от удара. Ты нарушаешь закон, приглашая меня. Местная женщина с итальянцем… я не могу остаться, Карло.
Он вытаскивает рубашку из брюк, слыша пение снаружи, а служанка продолжает сидеть, как туша, укрытая одеялом, она слушает каждое слово.
Тебя будут охранять, говорит он, понижая голос. Я обеспечу твою безопасность. А Рим слишком далеко от нас, чтобы его декреты имели здесь какое-то значение. Он снимает носки и начинает расстегивать рубашку, потом снимает ее и аккуратно складывает, разглаживая рукава и воротник. Он выворачивает носки наизнанку, вытряхивает из них грязь, потом выворачивает назад, кладет их на рубашку. Потом он стаскивает с себя нательную рубашку, сначала разглаживает, потом тоже складывает. Он находит утешение в этой ежевечерней процедуре, хотя его одежда и грязна. Купаться или мыться в реке небезопасно, и его люди остаются пленниками лагеря, пока он не будет уверен, что очистил район.
Ты не знаешь этих арбегночей, говорит Фифи.
О, я их знаю, говорит он. И они бунтовщики на итальянской земле. Он смотрит на нее, сидя с прямой спиной на краю своей койки, его ладони плоско лежат на коленях, на нем остаются только брюки.
Она медленно поднимается на ноги, оглядывает его стол, беспорядочную груду бумаг на нем, несколько патронов, бинокль. Лицо у нее осунувшееся, глаза красные и распухшие. То, что ты позволил им похоронить тело, не отменяет нападение. Только оттягивает его, говорит Фифи.
Он опирается на руки, откинувшись назад. Скажи этой женщине, пусть идет к себе, и смотри на меня, когда я говорю.
Она встает, разворачивается и выходит, ее движения тщательны, неохотны. Она говорит с женщиной куда как более нежным голосом, чем он когда-либо слышал от нее прежде.
Старшая женщина отвечает ей вопросом, тон у нее ровный, с ноткой неодобрения.
Фифи улыбается и кивает, потом говорит «да» по-амхарски с типичной эфиопской модуляцией, отчего это слово становится меньше похожим на слово, а больше — на резкий вдох.
Кухарка тяжело поднимается на ноги
