Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

показывают, что у нас все общественное мнение страны осознало эту опасность». Соглашения между двумя армиями, заметил Уншлихт, «должны быть санкционированы обоими правительствами и проведение их должно идти по линии обоих Министерств Иностранных Дел». После ухода Хассе Уншлихт изложил Брокдорф-Ранцау советское видение военно-политического сотрудничества и указал, что с генералом имеются расхождения в оценке сроков возможного военного конфликта с Польшей, за спиной которой стоит Англия. Посол обещал «воздействовать на генерала в желательном направлении»[944].

В свете прошедших встреч представителей Красной армии и рейхсвера Крестинский 26 февраля 1928 г. писал наркому по военным и морским делам К.Е. Ворошилову, что в Москву выезжает замначальника Генерального штаба рейхсвера полковник Х. Миттельбергер: «Хочу обратить Ваше внимание на <…> любезный прием», который встретили в Германии командующий войсками Московского военного округа И.П. Уборевич и начальник Военной академии имени М.В. Фрунзе Р.П. Эйдеман. Едущие к нам немцы должны быть «радушно встречены в Москве <…>. То впечатление о нашей Красной Армии и о нашем отношении к немцам, с которым Миттельбергер вернется из Москвы, окажет несомненное влияние» на нового министра рейхсвера генерала В. Гренера «в определении их дальнейшего отношения к нам»[945].

Резюмируя, отметим: по мнению руководства Красной армии, наиболее важным аспектом военно-политического сотрудничества Советского Союза и Веймарской республики были поездки советских командиров на полевые и штабные учения, академические курсы при Генеральном штабе рейхсвера, повышавшие их военную культуру. Положительные результаты сотрудничества с рейхсвером для Красной армии проявились прежде всего в области теоретической подготовки командиров и, учитывая наличие общего противника в лице Польши, в военно-стратегическом планировании. Но в этом контексте уместно привести выдержку из написанного в мае 1933 г. письма Крестинского (замнаркома иностранных дел с 1930 г.), адресованное его преемнику на посту полпреда Л.М. Хинчуку: «Мы не возражали, когда немцы говорили об общем враге, то же делали наши военные», но мы никогда, подчеркнул он, «не давали обещания поддерживать герм[анское] правительство] в его реваншистской войне против Польши»[946].

В подтверждение этого тезиса приведем оценку сотрудничества Красной армии и рейхсвера немецкой стороной. Советник посольства Берлина в Москве Г. Хильгер писал о существовании советско-германских «конкретных целей», но не союза[947]. Многие современные историки ФРГ также отрицают наличие советско-германского альянса, считая основным мотивом продолжения рапалльской линии со стороны Германии прагматичную враждебность к Польше[948]. Вероятно, возможность совместных действий с СССР была для Секта козырем, сохранявшим силу, пока он не был разыгран. По крайней мере, по словам Брокдорф-Ранцау, «дружба с Советской Республикой была реальна и практически ценна германскому правительству в значительной мере потому, что неопределенная угроза со стороны Советской Республики висела над Польшей и удерживала ее от более агрессивной политики по отношению к Германии»[949]. Не случайно в 1925–1928 гг. посол сконцентрировал усилия на политической стороне военных отношений СССР и Германии.

Однако с конца 1920-х гг. Советский Союз и Веймарская республика стали сворачивать военно-политическое сотрудничество. Во-первых, изменились международная конъюнктура и внутренняя политика СССР и Германии, особенно после начала в 1929 г. мирового экономического кризиса.

Во-вторых, немалую роль сыграл персональный фактор. Еще в октябре 1926 г. был отправлен в отставку командующий рейхсвером Сект. В сентябре 1928 г. скончался активный сторонник дружественных отношений с СССР Брокдорф-Ранцау, а в октябре 1929 г. ушел из жизни Штреземан, стремившийся к сбалансированному курсу между линией Рапалло и линией Локарно. Пришедшие в МИД, министерство рейхсвера и другие ведомства новые деятели ужесточили политику в отношении СССР.

Одновременно резко ухудшилось здоровье Чичерина, который находился на лечении в Германии с сентября 1928 г. и лишь в январе 1930 вернулся в Москву, но к работе не приступил. Исполнял обязанности наркома в эти годы Литвинов, недооценивавший важность советско-германских отношений. Он и стал наркомом в июле 1930 г.

Автор оценивает советско-германские военно-политические отношения в 1920-е годы как позитивное явление в борьбе против «санитарного кордона», созданного версальскими миротворцами, в частности, для изоляции Германии и Советского Союза. К сожалению, по-прежнему существует ревизионистский подход к данной проблеме: начиная со сборника документов под названием «Фашистский меч ковался в СССР» (1992 г. издания)[950] и заканчивая современными публикациями о советско-германском военном альянсе в 1920-х годах. Однако военно-политическое сотрудничество СССР и Германии в 1920 годы на основе отдельных секретных соглашений не являлось альянсом. В 1920 годы помимо бессрочного Рапалльского договора действовал также подписанный 26 апреля 1926 г. между Германией и СССР Берлинский договор «О ненападении и нейтралитете» (формально существовал до 22 июня 1941 г.). Сочетание рапалльской и локарнской линий в политике Веймарской республики помогало ей готовить «мирную ревизию» Версальской системы, но в 1920-е годы это было выгодно и Советскому Союзу.

Глава VII

Политика России, Германии и Польши в ЦВЕ (1929–1934 гг.)

7.1. Обострение германо-польских отношений в 1929–1933 гг

Анализ Версальской системы показывает: «миротворцы» в Париже немало сделали для того, чтобы создать в Европе очаги новых конфликтов. Наглядный пример – подход к решению вопроса о выходе Польского государства к морю. Польша получила 62 % территории Западной Пруссии (Поморья) в виде сужающегося к морю Польского (Данцигского) коридора. Данциг (Гданьск) с округом получил статус «вольного города» под управлением Лиги наций с предоставлением в нём Польше определённых прав. К проблемам Данцига и Коридора СССР прямого отношения не имел, но в случае обострения германо-польских противоречий не смог бы остаться в стороне, что объясняло внимание Кремля к этим спорным территориям. О важной роли Данцига в случае возможной новой советско-польской войны в 1927–1928 гг. писал президент данцигского сената (правительства) Г. Зам[951].

По мнению германских правящих кругов, геополитическая трансформация региона превратила его в слабейшее звено Версальской системы и показатель состояния отношений между Германией, Польшей, западными державами и СССР.

В начале 1930 г. немецкие националисты развернули кампанию в связи с 10-летием «отторжения» Данцига и Западной Пруссии от Германии. Пресса освещала митинг, прошедший в Данциге, на котором бургомистр Гамбурга выступил за изменение восточной границы Германии, используя право немцев «отторгнутых территорий» на самоопределение[952].

В официальных германско-польских отношениях германское правительство – под нажимом западных держав – решало спорные экономические вопросы, связанные с «таможенной войной» и экспроприацией в Польше части немецкой собственности. 31 октября 1929 г. Берлин и Варшава подписали ликвидационное соглашение (взаимный отказ от финансовых претензий), 17 марта 1930 г. – торговый договор. Ратификации документов с немецкой стороны противодействовала националистическая оппозиция[953]. Но, как писал в мемуарах германский министр иностранных дел Ю. Курциус, договор и соглашение были подписаны для ускорения т. н. эвакуации Рейнской области (вывода из неё иностранных войск), приведя к отсрочке в официальных требованиях ревизии германо-польской границы[954].

В Польше отношение к соглашениям с Германией было неоднозначным, что объяснялось политической борьбой партий в