Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

работает над созданием советской власти в Венгрии». Советская Россия стремится к присоединению части бывшей Габсбургской монархии «к Венгрии под лозунгом самоопределения наций. Рука об руку действуют Коминтерн и комсекции в Венгрии <…> [и] Подкарпатской Руси»[910]. Антонов-Овсеенко в дневниковой записи в октябре обратил внимание, что Венгрия – «серьезнейшая зацепка Италии в Средней Европе» и что шеф бюро прессы итальянского посольства в Праге высказал ему опасения по поводу советско-венгерского сближения. Полпред, записал дипломат, в ответ заметил: «…как Муссолини ведет внешнюю политику Италии не в духе партии, а в национальном духе, так и наше правительство ведет в национальном духе внешнюю политику СССР»[911].

Обострение международной обстановки в 1923 году поставило в политическую повестку дня вопрос о координации и квалифицированности действий силовых структур и Коминтерна. Не случайно в июле 1924 г. помощник начштаба РККА М.Н. Тухачевский предложил заместителю наркомвоенмора М.В. Фрунзе создать при штабе РККА военный орган по проблемам Коминтерна[912]. Председатель ОГПУ Дзержинский выступил в феврале 1925 г. за разграничение функций НКИД и ОГПУ: «НКИдел является <…> единственным представителем СССР – для других государств <…> наши враждебные отношения к НКИдел – дезорганизуют престиж Советской власти в глазах заграницы»; «мы организуем против себя всех и даем повод иностранцам поднять кампанию, что в СССР всем правит ГПУ». Вскоре Политбюро ЦК РКП(б) отказалось от непосредственного руководства «активной разведкой», возложив эту функцию на компартии соответствующих стран[913]. В связи с этим 23 мая Дзержинский писал Сталину: «В связи с информацией организаций ОГПУ по заграничным делам <…> очень желателен в интересах дела и обороны страны более тесный контакт нашей работы с НКИДелом. <…> вношу предложение включить в коллегию НКИДела т. Менжинского»[914].

Следовательно, проблемы в отношениях между НКИД и силовыми ведомствами («соседями») сохранялись. Наиболее ярко о них свидетельствовал Антонов-Овсеенко: «5 августа 1925. № ОА. Лично, секретно, без копий. Наркому Г.В. Чичерину. Уважаемый товарищ! В короткий срок – три провала соседей. Это последствия плохой постановки работы: 1) нет централизованности, разбрасываются, масса мелких осведомителей-шантажистов и провокаторов; 2) нет должного взаимоосведомления и солидарности – доходят до подкидывания друг другу использованных или сомнительных типов <…>; 3) Полпред о провалах узнает последним <…>; 4) работники мало развиты, плохо инструктированы <…>. Необходимо: 1. Чтоб соседи знали свою ответственность пред полпредством и обязанность держать его в курсе всей своей работы, особенно в отн[ошении] «провалов» и т. п. 2. Пересмотреть немедленно все источники, сосредоточить все средства на строго ограниченных, необходимых задачах. 3. Посылать за границу только самых испытанных партийцев, а не сомнительных авантюристов (в граж[данской] войне и в массовом терроре отличились немало просто любителей приключений, за границей их соблазнить нетрудно, у нас же считают, что, например, орден Кр[асного] знамени гарантия преданности СССР) <…>. 4. Инструктировать посылаемых тщательно. 5. Вести работу, прибегая к использованию миссии лишь в виде редкого исключения <…>. 6. Избегать вести работу чрез членов местной компартии <…>. 7. вести руководство работой в данной стране из соседней страны – на Вену из Праги и наоборот <…>»[915]. 14 августа представители ОГПУ, Разведупра и Коминтерна обсудили переданное им из НКИД письмо Антонова-Овсеенко. Чичерину сообщили следующее: ведомства «заинтересованы в максимальном вынесении работы из пределов наших миссий»; «признано вредным и опасным работать с местной компартией или через нее и пользоваться ее аппаратом»; «полпред должен осведомляться о всех политических и важных шагах специальной работы». И далее: «.ошибки бывали <…>. Но это является только ошибками, а не системой и объясняется недостатками людей»[916].

В августе военный атташе Польши в Токио направил во II отдел польского Генштаба аналитическую справку: НКИД указывает «на вредность деятельности Коминтерна», что с конца 1924 г. выразилось в «принципиальной разнице мнений Чичерина и Зиновьева по программе советской внешней политики. РКП ведет закулисную работу в лоне самого Коммунистического Интернационала с целью овладения ситуацией в нем в пользу СССР <…> [но] не может в достаточной степени влиять на внешнюю политику Коминтерна с точки зрения государственных интересов»[917]. Аналитики МИД Польши, резюмируя переговоры польского министра иностранных дел А. Скшиньского и главы Foreign Office Чемберлена писали также в декабре 1925 г.: по мнению Чемберлена, «Локарно направлено косвенно против Коминтерна», но не противоречит интересам «национальной России». Британский министр отметил, что «своей цели Локарно достигнет лишь тогда, когда Советская Россия войдет в Лигу наций, порывая с тактикой Коминтерна <…>, он готов вести переговоры с Чичериным», если Кремль пойдет «на фактические уступки по отношению к Локарнской Антанте». Польский МИД констатировал, что в «Совнаркоме нет ни одного сторонника войны с Польшей»[918]. Чичерин же еще 31 октября писал Сталину: «Английское правительство весьма ловко побивает двух зайцев: формула примирения с СССР под условием превращения России в европейское государство (присоединение СССР к пакту, к Лиге Наций, признание долгов, отказ от пропаганды), с одной стороны, заставляет <…> общественное мнение думать, что Чемберлен зовет нас мириться, а мы не хотим, с другой же стороны, дает программу единого фронта против нас <…> тов. Красин должен скорее ехать в Лондон для использования благоприятных нам элементов <…> [но] значение этих опасных формул должно быть нами беспощадно разоблачено»[919].

Подводя итоги, отметим: несбывшиеся надежды на советизацию Германии, начавшаяся там стабилизация обстановки заставили большевиков с 1924 г. постепенно дрейфовать в сторону реальной политики и традиционной дипломатии, что отражала противоречивая теория и практика Политбюро, ограничивавшая возможности советского влияния в Европе. Свою роль в этом играли разные факторы: идеологическое мифотворчество, практические российские интересы, имперские амбиции руководства. Даже в НКИД шла борьба между Чичериным и другими «восточниками», с одной стороны, и Литвиновым и другими «западниками» – с другой. Последних во главе с Литвиновым и Коппом, ориентировавшихся на скорую победу европейской революции, поддерживал Коминтерн. Чичерин и его сторонники возлагали надежды на успех революционного движения в азиатских странах, выступая одновременно против их советизации[920]. Что касается Европы, то Чичерин отдавал приоритет германскому направлению в советской внешней политике, считая, что Рапалльский договор покончил с «триумфом победителей» в мировой войне, положив начало «появлению новых международных политических сил». Литвинов, представляя англо-саксонскую ориентацию, видел в договоре лишь деловую цель – дипломатические отношения с Германией[921]. Чичерин с горечью писал: «Теория т. Литвинова была такова: каждый член коллегии ведет свою область». Он сетовал: «По западу я был ничто <…> участие т. Литвинова в Политбюро по делам запада упрочивало его роль <…> мое выступление в ПБ в пользу какого-нибудь мнения бывало скорее основанием для обратного решения»