Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

Крестинский даже предлагал вывести Сталина из членов Президиума ЦИК, лишив его государственного статуса[856]. Брокдорф-Ранцау говорил Чичерину 4 декабря 1924 г.: «Выступления Зиновьева или <…> воззвание Сталина делают для Вас невозможным вообще вести внешнюю политику <…> эта двойственность не может долго продолжаться <…> как будто в магазине фарфора разбивают весь товар и все приходится начинать сначала»[857]. Однако 18 декабря Политбюро ЦК РКП(б) утвердило проект ответа Штреземану, заявив о полном невмешательстве во внутренние дела Германии правительства СССР, которое, дескать, не ответственно за деятельность Коминтерна и РКП(б)[858].

В приватной беседе с Сектом в январе 1925 г. Крестинский подчеркнул: «.я лично и правительство СССР решительно против вмешательства во внутренние дела Германии <…>, [но] мы, конечно, не можем отвечать за чисто партийные выступления РКП и Коминтерна». Генерал «благодарил за это заявление»[859], но четко назвал мотивы, вынуждающие Веймарскую республику сотрудничать с Советским Союзом: «Единственная страна, на которую Германия может опереться в деле своего военного возрождения, это Россия <…>. Второй мотив <…> Польша. Германия не может существовать при нынешних восточных границах, особенно при наличии Польского коридора <…> Цель Германии на востоке – это восстановление германской границы 1914 г. и <…> общей границы между Германией и Россией на возможно более длительном протяжении <…>. Но путь к этому один – с помощью России увеличивать военную мощь Германии». Сект обратил внимание Крестинского на важный фактор: «Значительные круги нашей буржуазии боятся внешнеполитического сближения с Россией, так как думают, что в таком случае увеличится влияние России на внутреннюю политическую жизнь Германии. Эти круги не знают и не должны знать о наших действительных отношениях. Поэтому они менее ценят, чем нужно, нашу внешнеполитическую близость. И нам трудно бывает иногда убеждать их»[860].

В свете сказанного уместны строки из письма Крестинского: «Мы не возражали, когда немцы говорили об общем враге, то же делали наши военные. но никаких положительных заявлений с нашей стороны, которые давали бы им право надеяться на нашу активную помощь <…> никогда не было <…> мы никогда <…> не давали обещания поддерживать герм[анское] правительство] в его реваншистской войне против Польши»[861]. Советник посольства Германии в Москве Г. Хильгер писал, в свою очередь, о существовании советско-германских «конкретных целей», но не союза[862]. Многие современные историки ФРГ также отрицают наличие советско-германского альянса, считая основным мотивом продолжения рапалльской линии со стороны Германии прагматичную враждебность к Польше[863]. Вероятно, возможность совместных действий с СССР была для того же Секта козырем, сохранявшим силу, пока он не был разыгран. По крайней мере, по словам Брокдорфа-Ранцау, «дружба с Советской Республикой была реальна и практически ценна германскому правительству в значительной мере потому, что неопределенная угроза со стороны Советской Республики висела над Польшей и удерживала ее от более агрессивной политики по отношению к Германии»[864].

Тем временем после принятия в 1924 году плана Дауэса укрепились внутри– и внешнеполитические позиции Германии; ее правящие круги выступили за ревизию восточной германской границы. Для достижения этой цели необходимо было добиться прежде всего «равноправия» c Англией и Францией в форме заключения с ними Рейнского гарантийного пакта, проект которого Берлин представил в январе-феврале 1925 г. Лондону и Парижу. Германия давала обязательство сохранять статус-кво на своих западных границах, ограничиваясь, однако, предложением заключить арбитражные договоры с Польшей и Чехословакией, не предусматривавшие гарантии их границ с Германией. Проект соответствовал политике непризнания восточных границ Германии, проводимой возглавлявшим в 19231929 гг. внешнеполитическое ведомство Штреземаном, сущность которой он изложил в секретном меморандуме «О немецких национальных меньшинствах» от 13 января 1925 г.: «.постепенная ревизия несостоятельных с политической и экономической точек зрения пограничных постановлений по мирному договору (“польский коридор”, Верхняя Силезия)» является «первоочередной задачей германской внешней политики»[865].

Польшу беспокоило усиление ревизионистских тенденций в германской внешней политике. Не случайно в газетной статье «О Гданьске? Нет! О Поморье» говорилось о стремлении Германии настроить мировое общественное мнение против существующего статуса Данцига и Данцигского коридора с тем, чтобы предложения о ревизии германо-польской границы упали на подготовленную почву[866]. Франция с пониманием встретила эту обеспокоенность Польши, предлагая объединить арбитражные договоры с Рейнским пактом. Стремясь изменить позицию Франции, в германских правящих кругах выдвигали «мирные» варианты решения проблемы Данцига и Коридора. Так, 16 марта 1925 г. Штреземан заявил французскому послу в Берлине П. де Маржери о готовности Германии отказаться от всяких форм сотрудничества с СССР при условии возвращения ей Коридора и Верхней Силезии, намекнув, что в противном случае Веймарская республика останется нейтральной в возможной советско-польской войне[867]. Подобные предложения и аргументы находили определенный отклик во французском руководстве. Это вызвало беспокойство польской дипломатии, выдвигавшей свои контраргументы на встречах с французскими представителями.

Англия же, по словам Чичерина, усматривает в Польше «филиал Франции» и не хочет допустить «в форме польского влияния распространения французского влияния на Балтийском море <…>. Что касается кампании о гарантийном договоре, то для того, чтобы оторвать Германию от СССР, английское правительство мечтает о некотором удовлетворении Германии в восточном направлении с компенсацией Польши в каком-нибудь другом месте»[868]. Наиболее откровенно британские планы проявлялись в отношении Данцига и Данцигского коридора. «Формальный протекторат Лиги наций, – писал в НКИД Раевский в январе 1925 г., – был бы заменен <…> фактическим протекторатом Англии», что сохраняло мечты Польши «об “урегулировании” Данцигского вопроса таким же порядком, каким она “решила” Виленский вопрос или Литва – Мемельский». Но в последнее время, отметил дипломат, Англия стремится включить в сферу своего влияния не только Данциг, но и всю Польшу[869]. Британские правящие круги считали необходимым «путем европейского соглашения пересмотреть опасные моменты, заложенные в урегулировании вопроса о <…> “польском коридоре”» (секретная памятная записка министра иностранных дел О. Чемберлена от 20 февраля 1925 г.)[870].

В июне 1925 г. о британских планах писали газеты «Daily Chronicle» и «Daily Telegraph». Истинная цель гарантийного договора, отмечала «Daily Chronicle», заключается в «умиротворении России» и советовала Варшаве дать Германии возможность «ценой Данцигского коридора и Верхней Силезии спасти Польшу от “красной опасности”». Но поскольку Польша даже летом 1920 г. не отказалась от своих западных воеводств в обмен на помощь Германии в войне против Советской России, газета предлагала полякам компенсацию в виде «Мемельского коридора» при условии возвращения Литве Виленского края. Для Литвы это означало, по словам Раевского, возобновление «похороненного плана Гиманса», поддержанного сильным в то время «лагерем Пилсудского». Реализация плана в 1925 г. превратила бы Польшу в «государство национальностей»: поляки могли даже оказаться меньшинством в своем государстве, что хоронило «надежды национальных] демократов на присоединение Восточной