Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

то вооруженные силы договаривающихся сторон действуют совместно <…> признание Виленщины частью литовской территории должно быть сделано на основе принципа самоопределения народностей»[811].

Однако продолжавшаяся стабилизация обстановки в Германии окончательно похоронила надежды на ее советизацию, что заставило большевиков вернуться к традиционной дипломатии. Брокдорф-Ранцау сообщил МИД о состоявшейся 11 декабря беседе с Чичериным и Радеком. По его словам, Радек сетовал, что «на официальных должностях в Германии много белогвардейцев», а также указал что у генерала Секта «много бывших царских офицеров в его штабе под руководством Орлова, шефа контрразведки у генерала Врангеля». С другой стороны, докладывал Брокдорф-Ранцау, Радек считает, что «советское правительство может хорошо работать с немецким реакционным правительством». И добавил: «Это также желание Секта, который заявил, что можно преследовать коммунистов в Германии, но сотрудничать с советским правительством». Чичерин же заметил: «Муссолини теперь наш лучший друг»[812].

Вместе с тем обострение международной обстановки в 1923 г. поставило вопрос о квалифицированности действий силовых структур и Коминтерна, стремившихся решать внешнеполитические проблемы методами революционной геополитики. Не случайно Наркоминдел настойчиво стремился разграничить свои функции с Коминтерном и «соседями». В полпредствах, где под видом дипломатов работали сотрудники указанных ведомств, нередко возникали конфликты. Советская политика в отношении Австрии не является предметом данного исследования, но важно отметить, что именно в полпредстве в Вене возникла наиболее конфликтная ситуация. Полпред А.Г. Шлихтер писал Чичерину: «.назрел созыв совещания в Москве всех Полпредов для выяснения. вопросов. в области наших взаимоотношений с другими учреждениями <…>. В особенности. с аппаратами Региструпа <…>. Собственная касса и собственная смета фактически делают этот аппарат недосягаемым для контроля (.) никакого делового доверия к этому аппарату в Вене я не имею оснований питать». Полпред просил наркома «оказать содействие в скорейшем освобождении Венского Полпредства от некоторых сотрудников <…> Региструпа»[813]. Шлихтер направил жалобу на представителя ГПУ и руководителя Региструпа в Вене В. Инкова[814]. Но в мае 1923 г. Политбюро отозвало в Москву самого Шлихтера[815]. Ситуация, подобная венской, была характерна для многих советских полпредств и привлекла внимание партийного руководства; часть диппереписки отправили Сталину[816].

В НКИД поступали сведения о нарушениях, совершенных сотрудниками Коминтерна и силовых ведомств. На запрос Литвинова новый полпред в Австрии Левицкий ответил, что в мае, до его прибытия в Вену, в квартире, где жил представитель Коминтерна и находился отдел печати полпредства, «состоялась конференция Югославянской компартии», а имевшие дипломатические паспорта работники ИККИ «нелегально ездили в Болгарию и Югославию по коминтерновским делам» по другим паспортам[817]. В августе Левицкий сообщал: «…каким-то образом сумели поступить на службу к тов. Инкову» агенты румынской контрразведки, имевшие «свободный доступ к нашей миссии»[818]. Далее полпред писал о «ненормальном положении» в полпредстве, когда из семи сотрудников с дипломатическими паспортами четверо представляли ИККИ и «соседей»[819].

Суммируя впечатления, Левицкий предлагал секретной части НКИД в своем письме от 26 октября следующее: «.вся работа <…> за исключением ИККИ, должна быть сосредоточена в Полпредстве. Ведь старые посольства имели раньше разных советников и атташе, которые никакой другой работы, кроме дипразведки, не вели.» По его мнению, «в составе Полпредств могут быть только товарищи, на обязанности которых лежит исключительно руководство работой систематизации полученных материалов и пересылка их в центр». И далее: «.недопустимо, чтобы агенты, ведущие эту работу вне миссии, включались в штаты»[820].

Не случайно Политбюро ЦК РКП(б) еще в январе-марте рассматривало с участием Литвинова и Уншлихта вопрос «О взаимоотношениях между НКИД и ГПУ». В частности, Политбюро постановило: усилить контроль ГПУ «над личным составом дипкурьерской части НКИД», но «оставить последнюю в фактическом подчинении НКИДелу <…>. НКИД и ГПУ обязаны оказывать взаимное содействие в работе». Что касается принимаемых на службу сотрудников, говорилось в постановлении, «НКИД обязан <…> сообщить в ГПУ»[821]. Литвинов писал Крестинскому: «Нам пришлось перенести спор в Политбюро, где определилось настроение не в пользу ГПУ. Надеюсь, что т. Уншлихт <…> будет осторожнее». Далее Литвинов сообщил, что «вырабатывается новый регламент взаимоотношений между НКИД и ГПУ. Притязания последнего на дипкурьерскую службу решительно отвергнуты»[822].

По мере перехода большевиков к революционной геополитике активность «соседей» возрастала. В марте Политбюро «расширило» секретный фонд НКИД на 50 тысяч золотых рублей с тем, чтобы деньги использовались, но без «дискредитирования нашей дипломатии»[823]. Подчинявшийся Уншлихту резидент Разведупра в Польше второй секретарь полпредства М.А. Логановский создавал – для усиления революционной борьбы в Польше – диверсионно-террористические организации из местных коммунистов. О подготовке Логановским наиболее авантюрных акций Уншлихт не информировал не только полпреда, но и Дзержинского[824]. Польский «источник» НКИД сообщал: «Громадное влияние польских коммунистов <…> на направление заграничной политики НКИД убеждает варшавское правительство в том, что Советы стремятся вызывать коммунистическую революцию в Польше <…>. Сов[етское] правительство] не поколебалось бы выступить с оружием в руках в случае, если бы в Берлине победила революция». И далее: «.в случае револьты Германии <…> против Версальского договора <…> Варшавское правительство <…> оказалось бы вынужденным образом офензивно обеспечить свою Верхнюю Силезию и Прибалтийское побережье вместе с Данцигом»[825].

О влиянии «соседей» на внешнюю политику свидетельствует дневниковая запись Юренева в декабре: «.международная ситуация становится для нас более благоприятной, но вместе с тем и более “тонкой” <…> необходима какая-то “ревизия” ныне существующих отношений между НКИД и некоторыми инстанциями»[826]. Копп писал Лоренцу 7 декабря, что оценка ковенской резидентурой ИНО ГПУ литовских дел «существенно расходится с той, какую даете Вы, и какой придерживается НКИД <…>. Политические оценки, добываемых по линии ИНО ГПУ материалов, должны <…> исходить от Полпреда»[827]. Позднее он дал Лоренцу инструкции: политические соглашения Литвы с Германией «должны подвергаться <…> предварительному обсуждению с нами <…> соглашение с Литвой в виленском вопросе невозможно, если Литва будет <…> связываться с националистическими элементами Германии». Затем Копп информировал Лоренца о беседе с Брокдорфом-Ранцау: в Германии переговоры с Литвой попыталось взять под контроль «правое офицерство», которое мечтает «устроить из Литвы мост между германской реакцией и будущей “обновленной Россией”». Сообщите германскому посланнику в Литве Ф. Ольсхаузену, писал Копп, что «в интересах тех слоев Германии, которые ищут сближения <…> с реальной Россией <…> бороться против этой политики». Копп полагал, что Литва на это не пойдет, поскольку «лучше знает <…> положение вещей, чем политические фантасты вокруг Людендорфа и Гофмана»[828]. По мнению Ольсхаузена, отметил Лоренц, «на случай польской агрессивности» нужно провести конференцию Германии, Литвы, Советской России, чтобы обсудить вопрос о координации действий[829].

Резюмируя содержание главы, констатируем следующее. Подписание Рижского мирного договора и