Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

Москву использовала таможенные и транзитные препятствия. В феврале 1924 г. трест «Западолес» через полпредство в Польше пытался получить разрешение на пропуск леса через польско-литовскую границу. В результате переписки внешнеполитических ведомств выяснилось, что Каунас разрешает свободный транзит из СССР в Мемель, но Варшава обусловливает сплав по Неману урегулированием отношений с Литвой[843]. НКИД в своем обращении к МИД Польши писал, что предложение польской стороны о пропуске леса «в направлении Данцига и Кёнигсберга, минуя литовскую территорию <…> в связи с запущенностью Августовского канала (от Немана до Вислы. – В.З.) и <…> дороговизной фрахтов» неприемлемо[844].

Помехи советскому транзиту создавали также спорные вопросы относительно статуса Немана и Мемельского порта. Лондон и Париж настаивали на международном характере Немана и возражали против участия Москвы в переговорах по Мемелю. Польша же посредством блокады Немана катастрофически ухудшила экономическое положение Мемеля. Утвержденный Советом послов 13 марта 1924 г. Мемельский статус не устраивал СССР, но его попытки отстоять свои интересы в регионе, так же как и суверенные права Литвы, потерпели провал, выдвижение Москвой новых требований Варшаве о пропуске леса по Неману не привели к желаемым результатам. Положение о сплаве леса по Неману не изменили ни польско-литовские переговоры (сентябрь-октябрь 1925 г.), ни советско-литовские встречи в ноябре-декабре того же года[845]. Даже в феврале 1931 г. министр иностранных дел Литвы Д. Заунис говорил секретарю полпредства в Каунасе М.А. Карскому: «Неман между Гродно и Друскениками представляет из себя участок демаркационной линии. На одном берегу литовцы, на другом поляки. Если показывается лодка, стреляют с обеих сторон»[846]. В итоге поставки советских товаров в Мемель осуществлялись и в 1930-е годы согласно Кёнигсбергской железнодорожной конвенции 1925 г. через Латвию.

Впрочем, в 1924–1925 гг. западные державы пытались урегулировать спорные вопросы между Польшей и Литвой комплексно, о чем писали аналитики НКИД. В частности, прошли закулисные переговоры литовской и польской делегаций в Женеве и Каунасе, однако автономия Виленского края в рамках Литвы не устраивала Варшаву, а на автономию Виленщины в пределах Польши не соглашался Каунас. Литва предложила созвать конференцию «заинтересованных держав, которых сочтут нужным пригласить <…> страны Антанты» (имелся в виду и СССР), но не учла следующего обстоятельства: «Советский Союз <…> никогда не признает никаких решений относительно этих спорных областей, принятых без его участия»[847].

Тем временем Польша усилила давление на Литву. Замначальника отдела дипломатической информации (ОДИ) НКИД в Берлине С.А. Раевский в сентябре 1924 г. писал члену коллегии НКИД В.Л. Коппу: в глазах эндеков Литва является ключом к Балтийскому морю, «аннексия всей Восточной Пруссии <…> остается тайной мечтою национал-демократов». Польша, по мнению Раевского, пытается давить на Восточную Пруссию экономически, но «наиболее угрожаемыми» являются западные польские окраины, и «всякая перемена восточных границ автоматически поставит в порядок дня вопрос о пересмотре западных границ Польши»[848]. Вместе с тем «подавление Литвой» немцев в Мемеле и охлаждение германо-литовских отношений заставило немецких дипломатов согласовывать германскую и советскую политику по отношению к Польше и Литве. Обмен мнениями Коппа с германским поверенным в делах в Москве О. Радовицем показал близость позиции СССР и Германии по Мемельскому, Виленскому, Галицийскому вопросам: «Другое дело конкретные формы возможной кооперации. Для нас <…> неприемлема <…> линия восточно-прусских националистов, заигрывающих в Виленщине с правыми белорусами, а в Галиции, опирающимися на Петрушевича»[849].

На состояние советско-германских отношений влияло изменение международной ситуации в Европе в целом. В связи с подготовкой западными державами дипломатического признания СССР замнаркома иностранных дел М.М. Литвинов писал полпреду в Берлине Н.Н. Крестинскому 30 января 1924 г.: «Германия стремится воспрепятствовать нашему сближению с другими странами, чтобы не лишиться <…> монопольного положения в России»[850]. Но в геополитической сфере советско-германское сотрудничество продолжалось. Статс-секретарь МИД Германии А. Мальцан сообщил в сентябре Радовицу: «В восточногалицийском вопросе немецкие и русские интересы близки друг другу», а урегулирование виленского вопроса на основе принципа наций на самоопределение приведет к тому, что Вильно отойдет к Литве, а Западная Белоруссия – к Советской Белоруссии, что в интересах Германии. В декабре Копп заявил Брокдорф-Ранцау о недовольстве Москвы политикой Польши в Галиции и других граничащих с СССР районах. По мнению Коппа, когда Германия выдвинет свои претензии в Верхней Силезии и в Данцигском коридоре, возможно «германорусское давление на Польшу». Мальцан констатировал: «.главной причиной беспокойства в Восточной Европе является несоблюдение этнографических принципов при установлении польской границы. Немецкие и русские интересы идут здесь параллельно <…> Германия и Россия решат <…> вопрос о возвращении Польши к ее этнографическим границам»[851].

В октябре 1924 г. аналогичный обмен мнениями состоялся в Праге в ходе встреч представителя ИНОРОСТА Р.О. Якобсона и советника германского посольства в Чехословакии А. Кёстера, бывшего министра иностранных дел. Советник признал: «самым желательным был бы блок России – Германии – Франции <…>, но об этом в нынешних психологических условиях мечтать не приходится». Кёстер заявил также Якобсону: что касается судетских немцев, то их положение изменится, «когда произойдет сотрясение порядка, базирующегося на Парижских договорах», и для немецко-чешского соглашения будет поздно. И далее: «Судетские немцы, опираясь на поддержку усилившейся Германии, скажут чехам: вы не хотели считаться с нами, теперь мы не желаем считаться с вами». Советник отрицал возможность сближения Германии с Польшей: «Нас делит Верхне-Силезский вопрос, в котором компромисс немыслим. Серьезные разногласия и в вопросе “коридора”. Я считаю мало вероятным, чтобы Германия могла согласиться прикрывать польский тыл на случай русско-польского конфликта»[852]. Складывалось впечатление, что Москва предлагает Берлину оказать совместное давление на Варшаву для удовлетворения германских территориальных требований, но в дальнейшем стало ясно, что это предложение являлось лишь предлогом для вовлечения Германии в дискуссию о координации действий по широкому кругу общеполитических проблем[853].

Однако нормализацию отношений двух стран замедляло вмешательство Кремля во внутренние дела Веймарской республики, на что указал Кёстер в беседе с Якобсоном[854]. Министр иностранных дел Г. Штреземан писал 29 октября 1924 г.: Зиновьев от имени ИККИ выступил в связи с годовщиной гамбургского восстания с призывом «К революционному пролетариату Гамбурга», который был напечатан на страницах органа КПГ «Die Rote Fahne» («Красное знамя»). Германский МИД высказал Крестинскому озабоченность по этому поводу. Полпред пытался оправдаться: Зиновьев не нарком, а член ВЦИК (своего рода депутат рейхстага), поэтому его призыв надо рассматривать как речь парламентария. «Воззванием Сталина» назвал МИД Германии обращение ЦК РКП(б) в связи с предстоящими выборами в рейхстаг. В обращении, в частности, отмечалось: «Немецкий пролетариат скажет последнее слово не на выборах» (призыв также опубликовала 27 ноября «Die Rote Fahne»)[855]. Для урегулирования конфликта