Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

с Востока <…> Российские эсеры в этом отношении ничем не отличаются от германских социал-филеров, добивающихся “пацифистского” возвращения “коридора” и ликвидации независимости Данцига (…). С фактом [существования] Советской России нужно примириться раз и навсегда»[883].

Чехословацкая газета «Lidovy noviny» писала в связи с визитом Чичерина в Варшаву: «Германия следует традиции Бисмарка, поддерживает связи и на западе, и на востоке. России также недостаточно союза с Германией. Москва уже давно покинула путь катастрофической политики, на котором она могла договориться с немецким национализмом. Россия <…> будет играть самостоятельную роль в Европе, особенно, в средней <…> Нынешние переговоры с Польшей не являются антигерманским актом. Россия не гарантирует Польше Данцигский коридор и Верхнюю Силезию, но СССР вступает на путь <…> независимой от немецких планов политики <…> Чичерин <…> метит через Варшаву на Париж и не порывает при этом связи с Берлином. Мы считаем русское участие в Европе необходимым противовесом соглашения с Германией»[884].

Накануне Локарнской конференции начальник ОДИ НКИД П.Л. Лапиньский сообщал из Берлина Радеку: «Чем больше удастся Антанте довести до “замирения” Европу, с тем большей силой, могут выступить на сцену все латентные антагонизмы <…> Чичерка ездил только лечить свой диабет». Однако, замечал Лапиньский, его поездка «имела серьезные политические последствия. В Польше поворот <…> намечался только руководящей верхушкой, теперь и глупая толпа <…> имела возможность в лице Чичерина лицезреть живого ангела мира». Далее он отметил, что немцы придали этому визиту «сенсационный характер, чтобы <…> нейтрализовать ту же польскую игру и <…> пошантажировать союзников». По словам Лапиньского, «сам факт появления Чичерина в Европе плюс всяческие его заявления <…> помог массам <…>, отдельным партиям и даже правительствам осознать русский контекст гарантийного пакта». И далее делал вывод: «.мы должны искать союзников в Германии налево, а не направо <…> придется опираться на широкое общественное мнение в борьбе с правящими группами <…>, конкретнее ориентироваться в сторону континентальной политики»[885].

Чичерин в письме Сталину 31 октября также подчеркнул: «И в Англии, и в других местах о нас теперь много говорят», «мы фактор, нарушающий гармонию общего соглашения. Это есть источник нашей силы, ибо вызываемое нами беспокойство толкает к желанию соглашения с нами. Непременное условие этого – продолжение твердой и ясной линии»[886].

Преобладание прагматического подхода во внешней политике не означало полного отказа большевиков от революционных планов. Пристальное внимание СССР уделял ситуации в Восточной Галиции, о чем свидетельствует переписка в декабре 1923 – феврале 1924 г. между полпредом в Лондоне Х.Г. Раковским и Литвиновым. Раковский утверждал: «В нашей внешней политике <…> [мы] недостаточно учитываем, что <…> являемся государством многонациональным», «мы еще в Генуе могли <…> проявить наше сочувствие к Восточной Галиции в тот момент, когда вопрос был поставлен Ллойд Джорджем», и «помешать формальному признанию этой аннексии [в 1923 г.] со стороны Англии, Франции и Италии»; «мы не в состоянии отстоять интересы наших собственных национальностей, попавших под чужое иго». Литвинов отверг «предположение об игнорировании НКИД при обсуждении международных вопросов национального момента». По его словам, «сентиментально-национальный момент <…> не может являться решающим при разрешении международных вопросов <…> государства не верят в абсолютное значение договоров <…> Продолжает же тяготеть к нам Литва, несмотря на подписание Рижского договора. То же относится и к Германии <…>. В меньшей мере это применимо <…> к Чехословакии»[887]. Тем не менее 12 августа 1924 г. на англо-советской конференции Раковский огласил декларацию, в которой требовал «дать населению Восточной Галиции право национального самоопределения». В Польше декларация вызвала сильное впечатление, но от дискуссии польский МИД уклонился[888].

В апреле 1925 г. Чичерин указал польскому посланнику Ст. Кентшиньскому на репрессии в кресах «против национальных движений меньшинств, что подпадает под известную статью Рижского договора». Проблемой заинтересовалось и партийное руководство. Чичерин в своем ответном письме Сталину писал 26 июня: «Я не могу дать Вам окончательного заключения по вопросу об организации на Украине общества политических беженцев Западной Украины <…>, хотел бы его обсудить с товарищами из ОГПУ. Создание на Украине оформленной организации украинских революционных беженцев из Польши может повести к целому ряду скандалов и осложнений с Польшей, если эта организация поведет неосторожную линию»[889]. Крестинский после новой встречи с Петрушевичем писал в июле Чичерину: «То обстоятельство, что мы публично заявили о своем желании иметь мир, а не войну с Польшей, не обозначает вовсе нашей готовности признать Галицию за Польшей»[890]. Продолжался обмен информацией между СССР и Германией о положении на территориях с немецким и украинским населением в составе Польши: так, начальник ИНО ОГПУ М.А. Трилиссер отправил через Чичерина в июле 1925 г. в Берлин документы о польских диверсиях в немецкой части Верхней Силезии в обмен на «могущие нас интересовать соответственные материалы»[891]. Польские политики, в свою очередь, признавали слабость позиций Польши на ее восточных кресах. Так, деятель Польской социалистической партии З. Дрешер позднее писал: «.украинский и белорусский национальный вопрос – это гордиев узел польской политики, успешное разрешение которого является весьма проблематичным»[892].

Восточная Галиция по-прежнему привлекала внимание Чехословакии. «Министр иностранных дел» ЗУНР Е. Левицкий даже обратился в феврале 1924 г. к министру иностранных дел ЧСР Э. Бенешу с просьбой об аудиенции[893]. Однако посетившие в апреле 1924 г. полпредство в Праге представители галицийских организаций жаловались: «.чехи опасаются оказывать явно помощь галичанам. чтобы не вызвать неудовольствия со стороны поляков». Но и СССР, по их словам, «недооценивает значения пропаганды идеи “Западно-Украинского” государства». Галичане надеялись, что «план создания отдельного “Западно-Украинского” государства найдет сторонников» и полагали, что «такое “государство” и само вскоре присоединится к Сов[етскому] Союзу». И далее: «Нужно бы эту идею пропагандировать в заграничных кругах, а между тем <…> Петрушевичу и “Союзу освобождения зап[адных]укр[аинских] земель” <…> не оказывается почти никакой помощи со стороны Советов»[894]. В сентябре и октябре представители галицийских организаций заявили первому секретарю пражского полпредства Н.М. Калюжному, что у Советского правительства «нет планомерности и единства в руководстве политикой относительно Галиции за границей <…>». Необходима, по их мнению, «более активная помощь на предмет “дипломатической работы” галичан за границей» и материальная поддержка «советофильской части». В ходе своей поездки в Париж, Лондон и Женеву члены галицийской делегации выступали как от имени «западно-украинского правительства», так и от «Союза угнетенных в Польше народностей» (украинцы, белорусы, литовцы). Представители Лиги указали делегатам: «.единственной их опорой и защитницей является СССР», «на пересмотр вопроса о границах Польши можно надеяться только тогда, когда в Лигу наций войдут СССР и Германия»[895]. В октябре Калюжный встретился