Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

Пруссии» к Польше. «Поумнели» и пилсудчики: «Пусть нас не вводят в заблуждение громадные пространства Востока. <…> приближают нас к положению великой державы <…> Познань, Поморский [Данцигский] коридор и Верхняя Силезия», – писал публицист К. Сроковский[871]. Впрочем, официально выдвигать проект обмена Данцигского коридора на Мемельский коридор Foreign Office полагал преждевременным. Пресса же муссировала планы обмена с целью оказать дополнительное давление на оппозиционно настроенные к проекту гарантийного пакта польские правящие круги. Советские дипломаты позднее писали: Мемель Германии не нужен, «но требование его возврата есть самый легкий способ постановки на очередь вопроса о ревизии границ <…> Мемель может <…> стать объектом обмена на Данциг»[872].

Усиление реваншистских настроений в Германии нашло отражение в победе на президентских выборах в апреле 1925 г. П. фон Гинденбурга – живого символа германского милитаризма. Начавшаяся политика сближения Берлина с Лондоном, вызвала беспокойство в Москве, что нашло отражение в ходе визита 17 июня Крестинского к Гинденбургу. По словам полпреда, президент заявил, что он является «сторонником дальнейшего развития дружественных отношений между Германией и СССР». «Пусть Вас не смущает, – заметил Крестинский, – что мы пытаемся урегулировать наши отношения на западе. Наше географическое положение вынуждает нас вести эти переговоры». Крестинский выразил опасение, что «объективная логика политических событий окажется сильнее добрых желаний»[873]. Небезынтересно мнение Чичерина о беседе с Гинденбургом: «.он <…> был неизменно любезен и весьма дружелюбен, но решительно ни к чему не обнаружил живого интереса (ни к советско-германским экономическим связям, ни к проблеме Востока). Он, по-видимому, добросовестно выполняет процедуры своих функций, но не сроднился умственно с актуальными задачами Германии»[874].

Историк Г. Дельбрюк в статье «Германская восточная граница и германское право» призвал к проведению плебисцита на территории Коридора на том основании, что «Версальский мир отторгнул бо́льшую часть Западной Пруссии от Германии без народного голосования»[875]. Лозунг «мирной ревизии» восточных границ не исключал возможности решения «проблемы “коридора” <…> силой, при сочетании благоприятных обстоятельств» (из секретного меморандума от 11 ноября 1925 г. начальника Восточного отдела германского МИД Г. Дирксена). «Благоприятными обстоятельствами» Дирксен считал «беспорядки» в Польше, полагая, что под предлогом защиты немецкого меньшинства и сообщения с Восточной Пруссией, германские войска могут быть введены в западные польские воеводства и Германия по поручению Лиги наций станет их «мандатарием <…> для обороны Восточной Европы от большевизма»[876].

В качестве условия гарантийного пакта Англия и Франция ограничились требованием вступления Германии в Лигу наций, через которую они надеялись привлечь Веймарскую республику к участию в антисоветских акциях. Германские правящие круги, в свою очередь, связывали с вступлением страны в Лигу наций надежды на проведение ревизионистской политики. В меморандуме правительства Германии правительству СССР от 2 апреля 1925 г. отмечалось, что с вступлением в Лигу Германии для ее правящих кругов откроются «возможности – более действенно, чем до сих пор, выступать в защиту немецких меньшинств <…> и Данцига»[877]. Новую политику западных держав в отношении Германии юридически оформила Локарнская конференция (5-16 октября 1925 г.). Парафирование участниками конференции Рейнского пакта означало официальное признание политического равенства Германии и держав-победительниц. В Локарно Штреземану удалось избежать антисоветских обязательств при вступлении Германии в Лигу наций и отстоять немецкую точку зрения по вопросу восточной германской границы почти во всех деталях. Под нажимом Англии и финансовых кругов США Франция отказалась связать Рейнский пакт и арбитражные договоры в единое целое, а затем перестала настаивать на британских гарантиях границ Германии с Польшей и Чехословакией. Своего рода компенсацией последним стали соглашения Парижа с Варшавой и Прагой, предусматривавшие взаимопомощь, но не против любой германской агрессии, а в случае неспровоцированного применения Германией оружия против одной из договорившихся сторон[878]. Тем самым при определенных обстоятельствах не исключался «мирный» с согласия Запада, Польши и Чехословакии переход к Германии части западных земель последних.

Не приуменьшая антисоветскую составляющую линии Локарно, заметим, что и после конференции СССР надеялся на продолжение курса Рапалло, поэтому дрейф большевиков в направлении реальной политики усилился. Литвинов писал еще в сентябре 1924 г.: «.появление Германии в Лиге заставит Францию и ее сателлитов <…> сплотиться в единый блок, направленный против Германии»[879]. В июне 1925 г. Чичерин констатировал: Брокдорф-Ранцау «на заседании германского кабинета привел остроту Литвинова, что Германия в Совете Лиги Наций будет или изолированной, или игнорированной <…> Ранцау <…> повторил мою прежнюю остроту, что Германия не может быть одним добродетельным человеком среди грешников». В октябре Чичерин из Берлина писал Литвинову о распространившемся в Англии и Франции слухе, будто он предложил «военный союз Германии и Польше», не желая «допустить примирения между Францией и Германией», и подчеркнул: «.мы всегда симпатизировали идее соглашения континентальных народов»[880]. Чичерин резюмировал: «В Локарно державы стоят перед дилеммой: если они удовлетворят Германию, то подвергающаяся опасности Польша и за ней Франция постепенно пойдут к нам; если же победят французские и польские требования, то в Германии <…> увидят, что не могут обойтись без нас». Часть немецкого общественного мнения недовольна, сказал далее Чичерин, «и пактом, и вступлением в Лигу Наций, и мысль о связи с нами сливается у них с мыслью о реванше в будущем <…> Локарно есть катастрофа для франко-польских отношений». Когда в Варшаве поляки меня спрашивали, как мы относимся к их западной границе, «я отвечал, что мы не участвуем ни в Локарно, ни в Лиге Наций и поэтому этот вопрос перед нами не стоит». При голосовании в Лиге против СССР, отметил нарком, «Германия может сделать невозможной <…> экзекуцию против СССР», но «решает ли сама Германия, какая степень ее участия в экзекуции совместима с ее военным и географическим положением, или это решает Совет Лиги Наций»[881].

Не случайно Чичерин 27–29 сентября 1925 г. посетил Варшаву, что вызвало оживленные отклики в польской печати. Официозная «Rzeczpospolita» писала: «Чичерин берет пример с Горчакова <…> отдает себе отчет в том, что Польша является защитительной стеной для России от Запада <…> Положение России в Европе будет тем сильнее обеспечено, чем сильнее будет Польша». Раевский считал, что поездка наркома способствовала повороту в настроениях «буржуазных и мелкобуржуазных сфер, увидевших впервые возможность “сотрудничества” с СССР <…> Тон <…> польской прессы по отношению к Англии, мало по существу отличается от тона нашей прессы»[882]. Правооппозиционная «Gazeta Warszawska» еще 5 сентября отметила: «Изучение всей эмигрантской российской прессы <…> тысячекратно показывало нам, что каждая другая Россия <…> будет сейчас же стремиться <…> к пересмотру Рижского договора, ректификации восточной границы <…> Парламентская Россия является символом объединения всех отделившихся от нее областей и раздела Польши