Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

Пруссии К. Зеверинг привлек к этой работе бывших офицеров генштаба[735]. 20 июня МИД Польши отправил Совету Лиги наций ноту, в которой потребовал практического применения статьи 104 Версальского договора, но Совет в резолюции от 7 июля отметил, что правовой основой польско-данцигских отношений остается Парижская конвенция 1920 г. Это решение означало крушение польских надежд на изменение статута Данцига через Лигу наций. В связи с польским демаршем в Лиге «Правда» писала: «.партии, господствующие в Польше в настоящее время, гораздо воинственнее сторонников Пилсудского, и их печать не раз уже требовала оккупации Данцига»[736]. На военную оккупацию Данцига Польша не решилась: ее экономика и финансы находились в состоянии глубокого кризиса, страну сотрясали революционные выступления польских трудящихся и национальные движения в восточных воеводствах. Ухудшилось международное положение Польши – политика Франции в Руре привела к развалу Антанты, изменив соотношение сил в Европе в пользу Англии, противницы аннексионистских польских планов в регионе.

Обострение международной обстановки активизировало деятельность Коминтерна, выступившего против «революционной замкнутости» Советской России. Зиновьев заявил в апреле на XII съезде РКП(б): «Наша международная политика <…> определяется результатами первой мировой империалистической войны и географией, развивающейся на наших глазах мировой пролетарской революции <…> Наша стратегия проста: если придется вмешаться, то как можно позже»[737]. Красин, критикуя выступление Зиновьева, утверждал: «.в области внешней политики нам нужен своего рода “нэп”»[738]. Заместитель председателя бюро ИККИ Бухарин обратил внимание делегатов съезда на «конфликты между мелкими хищниками <…> Польшей и Чехо-Словакией», необходимо «сознательное использование со стороны Коминтерна… данной политической конъюнктуры»[739].

Германские политики поддерживали прагматиков в советском руководстве. В мае в германском посольстве в Москве состоялась беседа члена коллегии НКИД А.А. Штанге с экс-министром иностранных дел Германии А. Кёстером, заявившим: «Мы, социал-демократы Германии, переживаем глубочайшую трагедию <…> правильной целью внешней политики Германии было бы сближение с Россией <…> проводить эту политику нам <…> мешают партийные разногласия с коммунистами, которые в Германии как бы монополизировали право говорить от имени России»[740]. Брокдорф-Ранцау, обращаясь к Штанге, сообщил: «Я показал ему (Кёстеру. – В.З.) мои секретнейшие документы, в которых пишу, что только единение с Россией может спасти Германию от обращения в страну илотов <…> удалось убедить его в том, что интересы рабочего класса Германии и германского государства <…> требуют идти по пути сближения с Россией. Я посоветовал ему, чтобы в <…> беседе с <…> Чичериным или <…> Литвиновым он коснулся не столько вопросов внешней политики России, <…> сколько <…> позиции социал-демократов в русско-германских отношениях»[741]. В мае германское посольство в Москве – «на основании разговоров с Чичериным» – констатировало советские «успехи “континентальной” ориентации, рассчитанной на <…> сближение с Германией», заметив, что идея «континентального блока» позаимствована наркомом у министра финансов С.Ю. Витте[742].

Переписка советских и германских дипломатов в январе-мае свидетельствовала о благоприятных возможностях для развития советско-германских отношений, однако не убеждала в наличии стремления сторон к военно-политическому альянсу. Брокдорф-Ранцау писал Куно 29 июля: «О политическом или военном союзе нет речи <…> Но мы должны <…> увязать восстановление русской военной индустрии с вопросом польского нападения». В этом контексте уместно привести выдержку из письма Крестинского (замнаркома иностранных дел с 1930 г.) в мае 1933 г. своему преемнику на посту посла Л.М. Хинчуку: «Мы не возражали, когда немцы говорили об общем враге, то же делали наши военные <…>, но никаких положительных заявлений с нашей стороны, которые давали бы им право надеяться на нашу активную помощь <…> никогда не было <…> мы никогда <…> не давали обещания поддерживать герм[анское] правительство] в его реваншистской войне против Польши»[743].

Тем не менее проходившие в марте-июле военные переговоры Германия временно прекратила и ограничила поставки советской оборонной промышленности[744], поскольку ЦК РКП(б) предпочел использовать нараставший в Германии политический кризис в интересах европейской революции. В июне Литвинов записал слова Брокдорф-Ранцау: «У германского правительства складывается убеждение, что у нас имеется два течения: одно – наркоминдельческое, стоящее за постепенное и медленное разрушение Германии; второе – коминтерновское, считающее настоящий момент вполне подходящим для более решительных действий»[745]. К августу взгляды «коминтерновцев» начали преобладать в руководстве партии, но еще 7 августа Сталин писал Зиновьеву: «По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять»[746]. Тем не менее Политбюро прервало отпуск своих членов, чтобы обсудить международное положение в связи с событиями в Германии, хотя на заседании Политбюро 21 августа тезисы Зиновьева «Грядущая германская революция и задачи РКП» Сталин критиковал: «Надо, чтобы Коминтерн отделывался общими фразами, конкретных директив он давать не должен <…> Большое значение имеет сейчас дипломатическая игра». Ранее Сталин отметил, что едва ли «при рабочей революции в Германии Польша останется нейтральной и даст нам возможность транзита через польский коридор и Литву», подчеркнув на заседании: «Нужно <…> сорвать одно из буржуазных лимитрофных государств и создать коридор к Германии». Чичерин тогда же спросил: «.ориентируемся ли мы на консолидации Чехословакии <…> или подготовляем там восстания, или делаем и то и другое (голоса: “конечно, и то, и другое”)»[747]. На одном из сентябрьских заседаний Политбюро (без указания даты) произошел симптоматичный обмен записками. Секретарь ЦКК РКП(б) С.И. Гусев предложил Зиновьеву «в случае германской революции и нашей войны с Польшей <…> наступление наше на Вост[очную] Галицию <…> и “случайный” прорыв наш в Чехословакию, где при сильной КП вполне возможна революция». Сталин заметил: Гусев рано ставит этот вопрос, важнее, «под каким легальным прикрытием мобилизнуть солдат, сохраняя <…> внешность обороны». С учетом критики Пленум ЦК РКП(б) утвердил 23 сентября тезисы доклада Зиновьева[748], отметив, что Польша и Чехословакия «могут сыграть крупную роль в деле подавления пролетарской революции в Германии»[749].

Чичерин уже 22 августа писал Юреневу: «Необходимость чешско-русского коридора через Галицию настолько ясна, что не может у чешских политиков не быть интереса к этому вопросу <…>. Дело не в том, чем Россия может помочь Чехии в случае революции в Германии, но в том, что Чехия страшно боится наступления России на Запад при таких условиях»[750]. Позднее Чичерин рекомендовал Юреневу оказывать на Чехословакию прямое давление: «Преступно с нашей стороны не использовать политически страха Чехо-Словакии перед германской революцией и перед нашими возможными действиям <…>. Наши связи с подпольной Европой могут <…> нам весьма <…> пригодиться. Надо <…> не отрицать эти связи, но и ничего не говорить о них <…> можно сказать, что <…> где бы ни были у нас связи, наша политика по отношению к