Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

каждому правительству соответствуют отношению этого правительства к нам (…). Угрожаемая со всех сторон Чехословакия <…> будет искать защиты Франции. Но величайший страх она испытывает и перед нами. Она не знает, как далеко может простираться наше могущество, будь то простое военное могущество или революционное воздействие. Отсюда <…> стремление <…> обезвредить нас <…> соглашением на случай событий в Германии»[751]. Й. Гирса сообщил в Прагу о своей беседе 20 сентября с Чичериным, который предложил дополнить Временный договор 1922 г. специальным соглашением в части, касающейся нейтралитета. Гирса отрицал необходимость дополнительного соглашения, Чичерин остался при своем мнении[752]. В октябре в Москве прошли по этому же вопросу переговоры Чичерина и советника чехословацкого МИД Я. Папоушека[753].

Но и позднее Чехословакия зондировала НКИД на предмет соглашения. После согласования вопроса с начальником ИНО ОГПУ М.А. Трилиссером Чичерин сообщал 14 ноября Юреневу: «…секретнейшее обращение чехословацкого правительства <…> есть продукт страха перед возможностью нашего появления в Центральной Европе <…> если <…> произойдет советско-польская война и <…> мы появимся у самой Чехо-Словакии в то время, как с другой стороны будет коммунистическая Германия, а Франция не может мобилизовать большую армию <…> Чехо-Словакия хочет <…> получить от нас обещание уважать ее территориальную неприкосновенность взамен ее обязательства не вмешиваться во внутренние дела Германии <…> в Париже предложили Масарику занять Саксонию, но он отказался»[754].

Большевики вновь усилили внимание к Восточной Галиции как к потенциальному коридору между Россией и Чехословакией. 13 ноября Крестинский сообщил Литвинову о переговорах с Петрушевичем, полагавшим, что «с возможным нападением Польши на Германию может встать вопрос и о войне между Польшей и Россией, о новом выступлении в Восточной Галиции <…>, когда <…> советские войска вступят на территорию Восточной Галиции», ее управление должно организовать правительство ЗУНР. «Петрушевич не сомневается в том, что мы <…> не будем насильственно присоединять» Восточную Галицию к Советской Украине, отметил Крестинский, считая целесообразным затянуть переговоры с представителями украинской эмиграции[755]. С аналогичным письмом ранее, 22 июня, обратился новый полпред СССР в Вене Левицкий к Раковскому, назначенному полпредом в Лондон: «галичане <…> будут вести антипольскую работу в Галиции <…> видят, что опираться им на Антанту больше нечего, а без опоры на нас <…> сделать ничего не могут». 28 июня Литвинов сообщил Левицкому, имея в виду его письмо Раковскому, что «переговоры с галичанами нами ведутся через посредство т. Крестинского в Берлине». Но вы могли бы, заметил он, выразить удивление, почему группа Петрушевича публично не заявила, «что они своими единственными друзьями считают Советские Республики»[756]. Политбюро все же решило оказать финансовую поддержку группе Петрушевича[757].

Тем временем вмешательство большевики все более активно вмешивались во внутренние дела Германии. Особое недовольство германских правящих кругов вызвали выступления Зиновьева и Радека[758]. Мальцан заявил Крестинскому: «Ваша пресса <…> допускает личные брань и оскорбления по отношению даже к <…> Рейхспрезиденту господину Эберту. Мы никогда не позволяли в нашей прессе сказать что-либо дурное по адресу господина Ленина <…> оказывали всякое содействие при посылке в Россию профессоров господину Ленину». Полпред оправдывался: «Что касается статей Зиновьева и Радека <…>, “Правда” <…> является частным органом <…> Радек и Зиновьев являются частными лицами, за выступления которых Правительство не ответственно». Крестинский отметил: «Прерывали меня “Цвишенруфами” (die Zwischenruf, реплика. – В.З.), когда я говорил о том, что Зиновьев и Радек являются частными лицами <…> Мое мнение – надо воздержаться от выступлений такого рода, которые <…> неизбежно вызывают раздражение и озлобление и могут даже повести к разрыву отношений»[759].

Германский посол потребовал у Литвинова также объяснений в связи с советскими заявлениями о готовности спасти немецкую революцию путем уступок Польше за счет Германии. Замнаркома писал: «Ранцау перешел к речи т. Троцкого на собрании металлистов <…>, где говорится <…> о нашей готовности компенсировать Польшу за нейтралитет <…> Если бы мы даже желали компенсировать Польшу за этот нейтралитет, то от этого больше всего выиграет сама Германия»[760]. В «Правде» от 26 октября Зиновьев предрекал: «Быть может германской революции придется пройти через свой Брест-Литовск». Вместе с тем, по мнению польского «источника», в речи Троцкого прозвучало, что вмешательство Польши «против коммунистической Германии рассматривалось бы Совнаркомом как казус белли». Польский МИД якобы сделал вывод, что польское вмешательство «против Германии не коммунистической не вызвало бы в Москве большого впечатления». В НКИД расценили донесение «источника» лишь как «показатель <…> потенциального направления польской политической мысли»[761].

Опасения Германии были неслучайны. В октябре Политбюро направило в Каунас, Ригу и Варшаву В.Л. Коппа под предлогом обследования «вверенных ему Полпредств»[762]. Особенно важно было выяснить позицию польского правительства, считавшего, что поведение России обнаруживает «конспиративную ее подготовку к вооруженному вмешательству в пользу германской революции»[763]. Характерно, что незадолго до поездки Коппа Сталин заметил на заседании Политбюро 18 октября: «Я думаю, что лучше отказаться от зондировки поляков <…> Поляков надо изолировать, с ними придется биться»[764]. Действительно, прошедшие 28 октября – 5 ноября переговоры Коппа в Варшаве не принесли желаемых результатов. Чичерин писал Сталину: Польша отказалась подписать «документ, заключающий невмешательство во внутренние дела Германии и гарантии транзита при всяких переменах в ее строе». Троцкий так объяснил позицию польского правительства: невмешательство «свяжет ему руки и в отношении Восточной Пруссии и Данцига <…> Польша <…> не прочь захватить под шумок Восточную Пруссию, дав нам за это транзит». Варшава готова «подписать соглашение насчет транзита и невмешательства, с маленьким “изъятием” насчет Восточной Пруссии, но <…> не решается поднимать об этом вопроса. Может <…> произвести косвенное зондирование <…>, где главное затруднение: в диктатуре Франции или же в восточно-прусских аппетитах»[765]. В это время по инициативе Польши шли переговоры с Францией о судьбе Восточной Пруссии, и Крестинский писал Литвинову 9 ноября: «Французы отвечают пока отрицательно. Дмовский <…> хочет перейти немедленно к оккупации Восточной Пруссии»[766]. Вызывали опасения сообщения из русского «источника» о баварско-польских переговорах: Бавария обещала за свое соединение с Австрией гарантировать «безопасность Польши со стороны Германии в случае столкновения Польши с Россией или оккупации Польшей Восточной Пруссии»[767].

Возвращаясь к миссии Коппа, отметим, что помимо переговоров с руководством польского МИД, член коллегии НКИД зондировал возможность пропуска частей Красной армии в Германию через Польшу, обещая последней «свободу действий» в Восточной Пруссии. Москва, вероятно, считала допустимой для будущей советской Германии временную потерю Восточной Пруссии[768]. Но по мере уменьшения остроты политического кризиса Веймарской республики, готовность большевиков спасать ожидаемую