Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В день наступления нового, 1810 года Наполеон попробовал возобновить императорское вето, провозглашая, что «папы приносят клятву верности мне, как клялись Карлу Великому и его предшественникам. Объявление папой возможно только по моему согласию, как было при императорах Константинополя» [38]. Наполеон всегда ценил значение пап как блюстителей законности. Однако его дерзость выдавала полное непонимание их побуждений и стереотипа действий. Папы облекали Пепина и Карла Великого законностью, когда те защищали и расширяли наследие Петра. У Константинополя была собственная табель о рангах, но даже его императоры теряли патриаршее благословение, когда отказывали патриархам в защите их мирской власти. Что до Наполеона, то он полностью нарушил власть престола святого Петра. Хуже того, при этом предпринял наглую попытку обрести легитимность, на которую не имел права. Поступая так, он исчерпал добрую волю папы, ту самую, что могла бы предоставить ему законную власть. Без Пия Наполеон даже не мог назначать законных епископов французской церкви. Поняв, что не может принудить Пия применять папскую власть для его выгоды, Наполеон сделал вид, что ничего такого и не хотел: «Я ничего не требую от нынешнего папы, не прошу у него ни клятвы, ни даже признания аннексии Рима Францией; у меня нет в этом необходимости» [39].
* * *
Власть Наполеона в Риме не имела народной поддержки. Народ заупрямился, когда в 1811 году он назначил своего новорожденного сына номинальным главой города и провозгласил королем Римским. О настроениях, как всегда, свидетельствовал Пасквино: «Коронован маленький бастард» [40]. В более чинной атмосфере базилики Святого Петра прием тоже был ледяным: маэстро Никколо Антонио Цингарелли отказался от исполнения молебна в честь нового короля. В назначенный час собрались вельможи, зажглись свечи, но хоры собора остались пусты [41]. Гостей императора ждало неожиданное развлечение: у них на глазах полиция силой заставила Цингарелли и хористов занять места. Несмотря на ропот внизу, певцы упорно молчали. Смелых борцов римского сопротивления препроводили в замок Святого Ангела и заперли в камерах [42]. На Капитолийском холме скрыть нарастание недовольства было не так просто. Среди всех знатных дам города нашлось всего несколько, кто явился на праздничный бал при всем параде [43]. По другим случаям не появлялась на положенных местах почетная гвардия. В чиновных кабинетах звучали смехотворные отговорки: у чиновников не оказывалось полных мундиров, а без них нельзя было появляться на людях; один и вовсе сказал, что слишком занят у себя на ферме [44].
Наполеон обещал вернуть народу Рима величие его древних предков. Но и здесь он просчитался. Все началось хорошо. На роль префекта Рима он выбрал Камилла де Турнона, исполненного сочувствия и внимательности администратора 30 с небольшим лет. Однако в Риме молодой француз пал жертвой меланхолического идеализма гран-туристов. На следующий день после своего приезда он написал матери письмо, где утверждал, что намерен «засеять семенами процветания эту столь поэтичную, но столь бесплодную землю» [45]. Восхваляя античное прошлое Рима, французский режим был полон презрения к современному городу, считая его «помпезным разложившимся продуктом католической церкви» [46]. Подобно таким памятникам, как арка Тита, народ подлежал очищению от недостойных наслоений постклассических веков. Новые власти запретили римским мужчинам купаться голышом в Тибре, женщинам они и вовсе запретили там купаться [47]. Были упразднены монашеские ордена, был введен призыв в армию. Все эти меры преследовали цель покончить с леностью, которая, по мнению французов, царствовала при папах. Возможно, Турнон не мог без восторга смотреть на Римский форум, но в жителях Рима он не видел энтузиазма, отмечая, что для римлян древнее величие города – это «идея, занимающая воображение, но не касающаяся души» [48].
Строя большие планы по улучшению жизни в городе, как и по раскопкам его славного прошлого, французский режим мало чего достиг, не считая кое-какой реставрации на форуме и разбивки и обустройства садов над Пьяцца дель Пополо, на холме Пинчо [49]. Этого было мало, чтобы добиться симпатии местных жителей. Французские оккупанты изначально корили римлян за их «моральную инерцию», начав проводить ежедневные собрания с молодыми римскими проститутками [50]. Вскоре император утратит военное и политическое влияние, отличавшее его режим. В 1810 году русский царь Александр откажется, по примеру Пия VII, выполнять требования Наполеона. Он выйдет из «континентальной системы» императора и ослабит торговые ограничения, открыв русский рынок врагам Франции [51]. Скоро британцы примутся способствовать выступлениям против угнетения французами народа, священников и монашеских орденов в Португалии и Испании. В 1812 году Наполеон лишится тысяч солдат в суровую русскую зиму, когда предпримет тщетную попытку наказать непокорного царя. Спустя два года зять Наполеона объединится с его врагами в попытке стать королем Италии [52].
К лету 1815 года державы Европы сокрушили наконец Наполеона. Пия VII снова вернули в Рим. В этот раз при переезде обошлось без перегруженного корабля и неумелой команды. Он въехал в Рим в карете, которую тащили 64 местные девушки в черном [53]. Столь необычный вид транспорта символизировал народное повиновение и поклонение вернувшемуся папе. Излишний жест, потому что рядом с каретой бежали мужчины, женщины и дети, умолявшие Пия о благословении. Теперь он был не просто папа, а великий человек Европы: остался верен своим принципам, с достоинством пережил изгнание (и даже сам чинил свою сутану). После возвращения в Рим Пия VII причисляли к святым-победителям, ходившим по улицам города: он был живым мучеником, «главой Церкви и величайшим человеком столетия» [54].
Далеко не в одном Риме печатали портреты Пия и сочиняли в его честь стихи, он превращался в первого папу-икону современности. В Риме и в католических странах, например во Франции, в ход пошла идеология: мыслители развернули дебаты о том, доказывают ли недавние войны в Европе необходимость суверенитета папы. Для таких, как Жозеф де Местр, безумное, агрессивное честолюбие Наполеона было, без всякого сомнения, плодом «галликанской» идеи о том, что секулярный вождь нации должен быть и ее окончательным религиозным авторитетом. Для де Местра безопасность в мире обеспечило бы «ультрамонтанистическое» положение, при котором люди взирают на мир и на папу-пастыря, обладающего подлинным всесветным суверенитетом [55]. Другой французский теоретик, Фелисите де Ламенне, выразит это же положение формулой, почти годящейся в поговорку: «Без папы нет Церкви; без Церкви нет христианства; без христианства нет ни религии, ни общества; а значит, европейская национальная жизнь имеет единственным источником папскую власть» [56].
* * *
21 ноября 1825 года по Виа дель Корсо и окрестным улицам разнеслась весть: «Мастро Титта пересекает мост!» Эти слова свидетельствовали о том, что папская власть в Риме живет и процветает. Мастро Титта вырос в Сенигаллии, на востоке Папской области, однако в столице пап все знали, что означают его перемещения по городу. Он покинул свой дом на узкой улице напротив базилики Святого Петра, где жил с женой. Они вели тихую жизнь рядом с церковью Санта-Мария-ин-Траспонтина, где их часто видели на мессе [57]. Когда Мастро Титта шел по мосту, известному как мост Святого Ангела, ему приходилось остерегаться оскорбительных жестов и даже нападения. С рождения он носил имя Джованни Баттиста Бугатти, но римляне знали его только по прозвищу, означавшему на местном наречии «исполнитель правосудия». Если он переходит через мост, значит, жди казни; люди спешили поглазеть на казнь [58]. В тот ноябрьский день 1825 года лишить жизни предстояло Анджело Таргини и Леонидо Монтанари.
Приказ об их
