Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

В районах Рима Колонна, Парионе, Пинья и на Марсовом поле появлялись подпольные кружки недовольных. В кафе Degli Milanesi, Nuovo и других римляне обсуждали пути достижения единства Италии, обменивались идеями и книгами с иностранными мыслителями, художниками и туристами, частыми гостями этих мест [81]. Патриоты встречались даже в цирюльне на Виа деи Греци, где святой отец Карло Билотти читал радикальные газеты в компании каретных дел мастера Саверио Педикони и бакалейщика Агостино Геринни [82]. В аптеке Spezieria della Regina на Пьяцца Полларола, к северу от Кампо-деи-Фиори, люди танцевали, спорили о реформах и жаловались на существующий режим [83]. Представления и планы были у всех самые разные, неоформленные, остро не хватало направляющей руки. В 1831 году генуэзский журналист и карбонарий Джузеппе Мадзини создаст в целях объединения своих единомышленников «Молодую Италию». Рано поумневший и решительный, Мадзини в 14 лет стал студентом университета. На середине третьего десятка он основал «Молодую Италию», мечтая о «независимой республиканской нации» [84]. Вскоре Мадзини стал представлять такую угрозу для властей, что сбежал в Марсель, затем в Швейцарию и в Лондон. Живя вдали от Апеннинского полуострова, он продолжал вдохновлять других изгнанников и координировать революционные выступления своими зажигательными письмами.

Папы давно пытались обуздать подобные движения, начавшие возникать еще на заре Просвещения. В XVIII веке Климент XII и Бенедикт XIV (1740–1758 гг.) запретили тайные общества. В 1820-х годах Пий VIII и Лев XII уже прокляли карбонариев. Многие примкнувшие к подпольным ячейкам в те годы утверждали, что прежние буллы на них не распространяются, желая перемен, но боясь нарушить закон. К 1821 году у них были все основания скрываться, так как папа Пий постановил, что общество карбонариев подлежит суровым карам «за ложное утверждение, что на них не распространяются буллы Климента XII и Бенедикта XIV» [85]. Пий разгневался, когда узнал, что их ритуалы подражают католической литургии [86]. Но главная цель запрета была политической: подавить недовольство в Папской области. Как во многих системах правосудия при «старом режиме», жесткость и здесь служила ветхим прикрытием слабости: большинство недовольных оставались неуловимыми [87]. Папа надеялся, что для остающихся на свободе отрубленные головы Таргини и Монтанари послужат грозным предостережением.

Но, взирая на Рим в 20–30-е годы XIX века, революционеры питали обоснованные надежды: восстания в таких странах, как Испания и Португалия, требовали либеральных реформ и ограничения монархической власти и добивались успеха. Летом 1830 года новая революция произошла во Франции: там отвергли наследственные династии в пользу популярной конституционной монархии. Это сильно встревожило пап. В том же году, когда Болонья восстала против Григория XIV, в находящейся неподалеку Модене тоже восстали. Под крики недовольных, требовавших свободы для Италии, монархи итальянских государств стали подстраховываться. О неустойчивости положения свидетельствовала судьба карбонария из Модены Чиро Менотти: герцог Модены Франческо IV обещал ему поддержку, но слово не сдержал, из-за чего Менотти отправился на эшафот [88]. Восстание в Модене подавили австрийцы. Они же приложили руку к неудаче реформ в Испании, Неаполитанском королевстве, в Сардинском королевстве. Король этого последнего королевства Карл Альберт поддерживал вмешательство австрийцев в дела Италии и высылал за границу таких революционеров, как Мадзини. Но к концу 1840-х годов даже он решил поддержать патриотов и откликнулся на их призыв изгнать австрийцев из Ломбардии, надеясь стать главой будущего Итальянского государства [89].

Григорий XVI был не так прозорлив – он призвал австрийцев в Папскую область для расправы с повстанцами. Этим он отвел от своей светской власти непосредственную опасность. Тем не менее в долговременной перспективе он только усугубил угрозу своему правлению. Папа не только сотрудничал с врагами патриотов, но и обнажил тот унизительный факт, что неспособен самостоятельно отстаивать свою светскую власть. Папа мог оставаться властелином в своем государстве, только пока его защищала иностранная армия.

* * *

В 1868 году для читателей миланской газеты Lo Spirito Folletto будущее Италии не вызывало сомнений: прогресс на пороге, его не остановить. На газетной карикатуре второй половины XIX века эту неодолимую силу прославляет флаг с надписями «Наука» и «Будущее» [90]. Флагом размахивает мужчина в шапке, стоящий на мчащемся поезде. Позади него изображена мощная женщина, олицетворяющая либеральные искусства. Мужчина кричит: «Уйдите, мне не остановить поезд!» Перед поездом на путях стоит папа, но он не преграда, он сам в опасности. Столкновение будет ужасным, но поезд не остановится. На голове у папы великолепная трехэтажная тиара, но под рясой видна солома. В столкновении пострадает не только он, но и ослик, тянущий повозку, и сгрудившаяся ниже верная паства.

Железная дорога появилась на карикатуре неслучайно. Григорий XVI назвал ее «дорогой в ад». Он и его советники даже отвергли сверкающую серебряную модель, присланную железнодорожной компанией, чтобы убедить его проложить рельсы. Григорий ужаснулся мысли о локомотивах, врывающихся в Папскую область с грузом буржуазных идей и недорогих товаров для его консервативных коммун и рынков [91]. Во времена Григория люди видели в поезде символ современности и прогресса. В 1868 году, когда появилась карикатура, Григорий уже давно был мертв, но папство по-прежнему противостояло современному миру. Преемник Григория, папа Пий IX, созвал в Ватиканский дворец кардиналов, епископов и глав монашеских орденов со всего мира, чтобы отразить множащиеся вызовы их века. Открывшийся в декабре 1869 года Первый Ватиканский собор станет первым вселенским католическим собором с XVI века, когда Тридентский собор обсуждал Реформацию. Вызов, перед которым стояла Церковь при Пие IX, был, возможно, даже серьезнее раскола христианства. Отцы Ватикана обращались не к реформаторским ответвлениям, а к миру, который захлестнули идеи, недружественные известной им христианской традиции и откровенно враждебные религиозному абсолютизму.

Ответом Церкви Пия IX был поток проклятий в адрес либерализма, секуляризма, натурализма, модернизма, материализма и пантеизма. Более того, к 1870 году святые отцы, собравшиеся на соборе, еще теснее сплотились вокруг папского правления. В силу «высшего апостольского авторитета», унаследованного папой у Петра, его официальные высказывания о нравственности и вере объявлялись непогрешимыми [92]. В ответ на предложение архиепископа Болоньи о том, что епископы тоже могли играть роль в определении церковной традиции, Пий кристально ясно начертал официальную позицию Церкви. «Мой престол представляет собой всю полноту первоапостольского авторитета, – провозгласил он. – Я и есть традиция» [93].

Даже до 1868 года многие римляне верили, что либеральные реформы так же неотвратимы, как мчащийся по рельсам поезд. Но то, что папа встанет на пути этих перемен, было далеко не ясно. После смерти Григория XVI в июне 1846 года многие ждали, что Пий IX возглавит перемены. Прямой и эмоциональный понтифик менее чем за месяц после избрания освободил из папских тюрем сотни политических узников. Римляне высыпали на Корсо под палящим солнцем, скандируя имя папы [94]. Кисти живописцев спешно запечатлевали этот великий разворот. Для них символом перемен был не поезд, а Пий; граверы водружали папу над людьми, чьи разбитые кандалы валялись на земле. Другие креативные умы придумывали широкие красочные плакаты с загадками: предлагалось, например, разобраться в хаосе лавровых венков, крылышек, пташек и алтарей, чтобы прочитать лозунг «Papa vero». В августе праздник продолжился в церкви Сан-Пьетро-ин-Винчоли. Там, рядом с цепями святого Петра, 51 освобожденный заключенный коленопреклоненно принимал от папы Святое причастие [95]. Стихи сочинялись сами собой, вскоре был написан целый юбилейный сонет [96].

В Рим пришла зима, но праздник не прекращался. Сотни мужчин и женщин заполнили театр Даламбера. В партере и на галерке театра около Испанской лестницы они толкались на праздничном обеде, сопровождаемом лекциями националистов; со сцены на них взирал портрет улыбающегося папы [97]. Четырьмя днями раньше Пий объявил о реформе гражданского и уголовного законодательства в Папской области – теперь поезда шли в нужную сторону. Через год после своего избрания он согласился на создание Гражданской гвардии – мера, к которой призывали либеральные националисты, отмечавшие теперь его день рождения гимном под названием «Римская Марсельеза» [98]. Когда их шумная процессия двигалась от папского дворца на Квиринале к древнему центру гражданской власти на Капитолийском холме, пропасть между папой и народом казалась полностью преодоленной.

К сентябрю 1847 года возбужденное настроение Рима достигло, казалось, угрюмых улиц Лондона, где изгнанник Мадзини сочинял в своей квартире в Блумсбери открытое письмо к папе. В пылкой и довольно высокопарной манере он просил Пия поддержать объединение Италии: «Призываю вас после стольких лет подозрений и разложения стать апостолом Вечной истины… Возненавидьте в себе царя, политика, государственного мужа… назовите Гуманизм