Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

казни «был отдан папой без доказательств и без суда», как написано на памятнике им обоим на Пьяцца дель Пополо. Оба были молоды, всего лишь на третьем десятке, но Мастро Титта не ведал сочувствия. Свою первую казнь он наблюдал в молодости совершенно холодно, как отмечено в приписываемых ему воспоминаниях. Там рассказано о четвертовании и обезглавливании некоего Никола Джентилуччи, произведенных палачом «с прямотой и четкостью, которые проявил бы опытнейший мясник… Мне было 17 лет, и я совершенно ничего не почувствовал» [59]. Видимо, этот текст приписывается Мастро Титта ошибочно, но его тон подходит человеку, казнившему за 68 лет приблизительно 516 осужденных [60]. Толпа, собравшаяся на Пьяцца дель Пополо на казнь Таргини и Монтанари, тоже осталась равнодушной. Правда, если верить репортажам в парижских и американских газетах, римляне были разгневаны и даже напуганы хладнокровием приговоренных [61]. Подобно всем приговоренным к казни в Папской области, они получили возможность покаяться в грехах и умереть добрыми христианами. «Папа, еще очень слабый, провел часть ночи в благочестивой молитве во спасение их душ» [62]. Однако оба отказались каяться, проявив «неодолимое неверие, неслыханное в Святом городе» [63].

Эта сцена показывала возвращение папского правления во всей его полноте. К этому и должен был привести Венский конгресс, завершившийся в 1815 году. На нем главы ведущих европейских государств определили судьбу континента после более чем двух десятилетий войн, кончившихся падением Наполеона. Князь – сторонник империи, австрийский министр иностранных дел Клеменс фон Меттерних, прозванный «кучером Европы», стремился направить континент «по его прежним политическим путям» [64]. Под его руководством делегаты искали баланс сил и мира, отвергая либеральные идеи демократии и прав личности. Рим опять представлял многомудрый кардинал Консальви, вернувшийся из французского изгнания «черным кардиналом» и быстро отправленный обратно – готовить конгресс. Продолжая отстаивать позицию папы в Англии, Консальви хотел избежать антикатолического протеста и для этого избавился от своей черной сутаны. В конце концов толпы англичан приветствовали его, считая, как и папу, таким же, как они, противником Наполеона [65]. Консальви писал из Лондона Пию о поддержке со стороны принца-регента (будущего Георга IV), шутившего, что поддержка кардинала заставила его вообразить «Генриха VIII и его дочь Елизавету, преследующих его, подобно ангелам мести» [66].

Пий отклонил предложение о присоединении к «священному союзу» против демократии, секуляризма и революции, однако контрреволюция политических консерваторов пошла ему на пользу. Кроме Авиньона, Венессана и небольшой части Феррары, он вернул себе всю территорию, оторванную от «наследия Петра» в недавние годы. При этом во многих уголках Рима уцелел город более спокойных времен. Еще до завершения Венского конгресса знаменитый скульптор Антонио Канова заканчивал в своей мастерской на Виа Сан-Джакомо работу над строгим неоклассическим бюстом. Мраморная голова символизировала воцарившийся в Европе мир; на ней поверх уложенных кольцом локонов красовалась диадема. Когда бюст готовили к отправке в подарок давнему патрону и другу Кановы лорду Коудору, это воспринималось как спокойный, но многозначительный момент в восстановлении прежнего статус-кво. Миссия восстановления папского Рима во всей его полноте требовала широкого культурного обмена, в котором ключевую роль играл Канова, отправившийся в Париж после поражения Наполеона при Ватерлоо в июне 1815 года. Проследовав по следам Консальви, Канова поддержал нового короля Франции Людовика XVIII не ради территорий, а ради возвращения культурных ценностей – коллекций мраморных скульптур, картин и книг, похищенных Наполеоном из Рима. Римская партия могла рассчитывать, в частности, на помощь британцев: Георг IV помог с финансированием транспортировки, а герцог Веллингтон поддержал призыв взяться за оружие, если французы откажутся вернуть похищенное, столь дорогое сердцам иностранцев, бывавших в Риме [67].

Европейские союзники Пия VII проявят меньше энтузиазма в отношении прочих реставрационных работ в городе: пока Консальви отсутствовал, туда вернулась инквизиция, еврейское гетто и иезуиты [68]. Ко времени казни Таргини и Монтанари в Риме еще сильнее закрутили гайки. Выбранный папой после смерти Пия Лев XII (1823–1829 гг.) попытается ликвидировать в городе любые поползновения против его католического идеала. Укрепляя власть во всей Папской области, Лев убрал из управления мирян, приказал перевести все образование на латынь и принудил евреев к отказу от собственности и от прав на владение ею. В церкви Сан-Анджело-ин-Пескерия снова стали проводить еженедельную обязательную проповедь для евреев Рима [69]. На карнавале римлянам теперь запрещалось танцевать вальс [70]. Портных отлучали от церкви за шитье откровенной одежды; мужчинам запрещалось подходить слишком близко к женщинам со спины на улице [71].

Худой и бледный, Лев уже при избрании выглядел как на смертном одре. Но, к огорчению многих, умудрился провести на троне шесть долгих лет. Его более умеренному наследнику Пию VIII (1829–1830 гг.) повезло меньше. У него еще на конклаве был абсцесс на шее, и спустя полтора года он скончался [72]. Скорая кончина Пия VIII проложила путь реакционеру Григорию XVI (1831–1846 гг.), портреты которого маскировали его недуг – большую опухоль на лице, вызванную неумеренным пристрастием к нюхательному табаку. Но при всем том Григорий отличался крепким телосложением и собирался продолжить труды Льва XII. На следующий день после его избрания в феврале 1831 года римляне вроде бы показали, что всем довольны. Григорий разъезжал по городу в золоченой, обитой парчой карете и, глядя в окошко, видел море аплодирующих рук [73].

* * *

Спустя три недели похожая сцена наблюдалась в Монти, rione между холмами Квиринал и Эсквилин. Верующие бежали за папской каретой, приветствуя во весь голос Григория XVI, женщины и дети падали на колени, чтобы он их благословил, мужчины бросали в воздух шляпы. При всей отрадности происходившего снаружи Григорий, сидевший в карете, хмурился. На вторую неделю его понтификата разразилась революция в Болонье [74]. В этом главном городе северной части Папской области бунтовщики подняли трехцветный флаг и без обиняков объявили, что «светской власти папы над этой провинцией пришел конец фактически и навсегда по закону» [75]. Революционеры потребовали, чтобы папа довольствовался чисто духовной ролью, а другим итальянским государствам предложили объединиться с ними в одну нацию, освободившуюся наконец от чужеземного гнета. Жители Монти выступали за власть папы, один из них, некто Карло Руспи, даже отразил это в печатном виде. Сам папа собирался подавлять любые посягательства как на свою власть, так и на статус-кво в целом.

К печали Григория, случившееся в Болонье не являлось ни изолированным инцидентом, ни новым явлением. При Льве XII такие события, как казнь Таргини и Монтанари, вызывали серьезные всплески политического недовольства. Казалось бы, их обоих приговорили к смерти за убийство некоего Спонтини, получившего удар кинжалом в грудь через несколько минут после того, как он вошел в компании Таргини в темный переулок Сант-Андреа [76]. Рана Спонтини была серьезной, Таргини струсил и сбежал. Папские полицейские доставили раненого в аптеку Перетти [77]. Спонтини не повезло во второй раз: его врачом оказался Монтанари. К ужасу полицейских, он намеренно усугубил страдания Спонтини своими хирургическими инструментами [78]. Преступники совершили жестокое убийство и не раскаялись, ибо Спонтини был изменником дорогому их сердцу политическому делу. Под барабанный бой, возвещавший падение ножа гильотины на Пьяцца дель Пополо, оба, как утверждают, крикнули: «Я умираю верным carbonaro».

Карбонарии («угольщики») Таргини и Монтанари являлись сторонниками национальной свободы. Их судили за нападение на Спонтини, повлекшее смерть, но казнили за измену папскому государству. Быть карбонарием значило принадлежать к подпольной сети радикальных ячеек, множившихся по всей Папской области. Их склонность действовать тайно не позволяет точно определить их происхождение, как будто совпавшее с правлением Наполеона и как-то связанное с тайным обществом масонов, запрещенным в 1738 году Климентом XII (1730–1740 гг.). У карбонариев не было общего плана перемен: принадлежавшие к организации вельможи были склонны к крайнему радикализму, в отличие от землевладельцев, чиновников и военных, составлявших ее костяк [79]. Однако все они, подобно болонским революционерам, преследовали цель объединения Апеннинского полуострова в одно государство и избавления от угнетателей-иностранцев, австрийцев и французов. Все они дружно ненавидели «жирного волка» Наполеона [80]. Ирония в том, что именно привнесенные им идеи во многом разожгли их движение и питали его. Объединив под своей властью большие территории полуострова, Наполеон сначала придумал несколько республик, а уж потом провозгласил Итальянское королевство. Технически оно оставалось разделенным: на севере существовало само это королевство, на юге – департаменты Французской империи и Неаполитанское королевство; но это была уже почти объединенная Италия с одним, по сути,