Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В XVIII веке папы активно финансировали рост научного познания. Даже бережливый Бенедикт XIV выделил средства на две должности профессора естественных наук в римском университете Сапиенца. Этот же папа лично финансировал конкретных ученых, например Лауру Басси Вератти, отличившуюся в Ньютоновой механике, и не только, и ставшую одной из первых женщин с докторской степенью, а также первой женщиной-профессором [121]. При столь недвусмысленном папском одобрении научных экспериментов салоны кардиналов и других прелатов подхватили новую тенденцию. Примерно в 1707 году кардинал Алессандро Албани распахнул для ученых двери роскошных залов Квиринальского дворца. Молодой ученый в черном капюшоне и в белой рясе целестинца наладил там приборы для проверки оптических теорий Ньютона [122]. Теперь в Риме так ценилась научная деятельность, что одна за другой создавались всевозможные академии в целях закрепления общественного статуса папства. Монсеньор Джованни Джустино Чампини занимался сочинением ватиканских булл и постановлений, но в нерабочее время, у себя дома, позади церкви Сант-Аньезе на Пьяцца Навона, собирал членов научной академии. Начиная с 1679 года члены этой физико-математической академии встречались каждый вечер по будням, кроме среды и пятницы. Правда, подобный показной энтузиазм не мешал Чампини интересоваться и менее точными науками: начинал он как археолог, изучавший раннехристианскую Церковь. Не был он и преданным сыном своих родителей: старший брат Джованни, Пьетро, обвинял его в «заботе исключительно о славе» [123]. В своей римской академии Чампини-младший частенько навязывал ее членам обсуждение карет – к ним он питал страсть – и больше всего радовался тому, что его дом стал «храмом муз» [124].
Но ученость не всегда радовала папский Рим. Ставя опыты для кардинала Албани в своей тихой келье в Сант-Эузебио, монах Челестино Галиани изрядно волновался. Он посвятил себя доказательным научным изысканиям и хотел применять этот подход к изучению всего, включая Священное Писание. В этом он следовал за такими мыслителями конца XVII века, как Барух Спиноза, еврейский философ из Нидерландов, пришедший к выводу, что все сущее можно постигнуть через доказательства и разумное рассуждение, не прибегая к посторонним концепциям и авторитетам. Для науки XVII–XVIII веков это был радикальный подход. Умозаключения Спинозы вызвали скандал: он сделал заключение, что тексты Ветхого Завета, традиционно приписываемые пророку Моисею, на самом деле получены из совершенно других рук [125]. Спинозу, пошедшего в свои 23 года против многовековой раввинской мудрости, обвинили в «гнусной ереси» и изгнали из еврейской общины Амстердама [126]. Спустя полвека, в Риме, Галиани еще ближе подошел к миру рациональной эмпирической мысли. В Риме, и не только, то была новая опасная территория, на которой разум и доказательства занимали место как законные источники истины наряду с Писанием и Церковью.
Для Церкви, где авторитет пап и Библии был непререкаем, это был тревожащий и порой даже подстрекательский шаг. В связи с этим Урбан VIII приказал своему собеседнику Галилею провести остаток жизни под домашним арестом «по подозрению в ереси» [127]. Галилей считал, что океанские приливы и отливы служат доказательством правоты Николая Коперника, предположившего, что Земля вращается вокруг Солнца. Коперник умер в Польше в 1543 году, но в 1616 году инквизиция в Риме прокляла его теорию как «глупую и абсурдную по философии и формально еретическую, ибо она явно противоречит во многих местах духу Священного Писания» [128]. Галилей играл с огнем, хотя сам папа дал ему ложное чувство безопасности. Даже после обвинения Коперника Урбан говорил, что вовсе не возбраняется обсуждать и даже проверять столь противоречивые теории [129]. Проблема возникла тогда, когда Галилей опубликовал в 1632 году текст, где как будто поддерживались идеи Коперника и высмеивался папа Урбан, чьи мысли были вложены в уста шута по имени Симплициус. Еще в 1616 году кардинал Роберто Беллармино предостерегал Галилея от разработки учения о движении Земли. С точки зрения Беллармино, теорию Коперника нельзя было защищать при отсутствии наглядных свидетельств – «без физической демонстрации того, что Солнце не вращается вокруг Земли» [130].
К моменту суда над ним у Галилея не было таких свидетельств. Тем не менее его вывод был полностью верен. Именно поэтому «дело Галилея» часто приводят как пример упрямого невежества католической церкви по части современной науки. Но если присмотреться, то становятся видны нюансы: в судьбе Галилея отразился тот Рим, где Церковь поддержала науку, но отшатнулась от последствий этого, когда новые способы интерпретации и понимания столкнулись с вековыми привычками в области познания и управления известным миром. Беллармино требовал наглядных свидетельств, совсем как ученый. При этом авторитет и учение Церкви всегда считались непогрешимыми. Дело Галилея, возможно, несправедливо, но одновременно оно – моментальный фотографический снимок папского Рима, начинавшего осознавать ту радикальную перемену, которую переживал мир.
* * *
К концу XVIII века этот мир ворвался в Рим и потребовал от пап признания. Во Франции произошла революция, вызванная нехваткой продуктов питания и несправедливой, неэффективной экономикой. Ей придали форму и обеспечили оправдание философы Просвещения, ставившие разумность и полезность выше традиционных авторитетов. Политические волнения стали нарастать в Париже весной 1789 года. К лету там подняли на пику отрубленную голову министра финансов с набитым экскрементами, травой и сеном ртом. К 1793 году с жизнью расстались король и королева. Теперь Францией управлял Национальный конвент. Вскоре один из его посланников выехал в Рим.
Обращаясь к консистории своих кардиналов, Пий VI осудил казнь французских монархов, назвав ее злодейским убийством. Одновременно Рим распахнул ворота для перепуганных родственников короля. Пий приютил также примерно пять тысяч французских священников, бежавших от все более жесткого и секулярного режима [131]. Пресса Рима излагала разыгрывавшиеся во Франции ужасы, от которых «содрогалось человечество» [132]. Газеты подвергались суровой цензуре, но то, что публиковалось, вскоре нашло отклик на улицах. Когда Национальный конвент прислал в Рим своего представителя, бывшего журналиста Николя Югу де Басвиля, проблему, казалось, мог решить за папу народ. Пий отказал ему в аудиенции, и тогда чудак Басвиль обратился непосредственно к римлянам, объявив себя защитником «якобинцев» города и предположив, что французы могли бы освободить заодно и народ Рима. Он сорвал висевшие над дверью посольства лилии, символ старой Франции, и заменил их ликом Свободы. Закатив в январе 1793 года пир, Басвиль прыгнул в карету, декорированную трехцветным флагом, и покатил по людной Виа дель Корсо вместе со своей женой, ребенком и другом-французом Шарлем де ла Флоттом. Быстро выяснилось, что римляне не хотят освобождения. В дипломата полетели камни и мушкетные пули, на него обрушились кулаки, а какой-то брадобрей перерезал ему бритвой горло [133]. Желая восстановить спокойствие, папа послал к умирающему собственного врача. Тем временем неисправимые римляне скандировали «Да здравствует папа!» и «Смерть французам!». В толпе раздавали листки с восхвалявшим расправу стихотворением «Басвилиада» [134].
В тот момент римляне не знали, что кладут начало революции в своем городе. С севера Италии зазвучал голос самоуверенного молодого генерала Бонапарта, требовавшего мести. К 1797 году его армия дошла до Фолиньо, до самой границы Папской области, и поймала папу в ловушку. Наполеон, уверенный в неизбежности революции, даже не позаботился занять Рим. Вместо этого он ограбил город по условиям Толентинского договора, отбиравшего у папы 32 700 000 франков в дополнение к миллионам, которые от него уже потребовали по условиям перемирия [135]. Кроме того, папа лишался сотен книг, рукописей и произведений искусства, а также Анконы, Болоньи, Феррары и всей области Романья [136]. Пришлось папе самому отправиться в Монте-ди-Пьета за беспроцентной ссудой [137].
Игнорируя призывы французского правительства (два совета под управлением Директории) сместить папу Пия, Наполеон предсказал, что «старая машина развалится сама» [138]. В конце концов он ускорит перемены, хотя народ Рима и в этот раз сыграет свою роль. Все началось в декабре 1797 года, когда кучка римлян стала требовать на улицах Трастевере равенства и свободы [139]. После убийства Басвиля прошло несколько лет, но многие в Риме еще были против революции. Спасаясь от преследования, псевдореволюционеры бросились по улицам вдоль Тибра к палаццо Корсини, надеясь там укрыться. По унизительным условиям Толентинского договора этот большой розовый «дворец удовольствий» был превращен во французское посольство и в роскошную резиденцию
