Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

мирового влияния пап кажется удивительным, учитывая то, как уверенно они заявляли о своем главенстве в XVI и в начале XVII века. Когда грянула Реформация, папы удвоили усилия, чтобы влиять на тех, кто сохранял верность Риму. В 1564 году постановления Тридентского собора, утвержденные папой Пием IV (1559–1565 гг.), распространились на все католические страны [96]. Начатые Павлом III (1534–1549 гг.) в 1545 году дебаты на соборе в ответ на призыв к реформе Церкви, прозвучавший из уст Лютера и других реформаторов, имели цель определить и утвердить католическую доктрину и практику. Однако даже к середине XVII века многие из этих постановлений оставались невыполненными, как ни старались епископы толковать и применять эти фрагментарные и расплывчатые решения [97]. Они не годились нерадивым церковникам, озадаченным мирянам, коронованным особам и знати, заинтересованным в сохранении статус-кво. Даже самые набожные католические правители сопротивлялись контролю со стороны пап, когда он вступал в противоречие с политической реальностью. Когда испанский король Филипп II повелел своей регентше Маргарите Пармской огнем и мечом принудить голландские территории к исполнению постановлений Тридентского собора, его целью было укрепить там свою власть [98]. Как сказал папский посол во Франции в 1589 году, «король Испании как мирской суверен более всего озабочен сохранением и приумножением своих владений. Забота о католической вере, а это главная цель папы, для его величества лишь предлог» [99].

В XVII веке перемены в политической будущности еще сильнее подрывали влияние Рима. Тогдашние властители бывали порой циничными, но их политические столкновения все еще были расцвечены религиозными разногласиями. Пока разделительные линии в политике определялись согласием с предписаниями Рима или их отторжением, у пап оставалось право голоса на международной сцене. Однако в 1648 году главные европейские державы заткнули рот папе Иннокентию X (1644–1655 гг.), когда подписали без него Вестфальский мир. Этот договор положил конец Тридцатилетней войне, в которой проливали кровь страны всего континента: Швеция, Польша, Франция, Австрия, Испания. Хватило одной искры, чтобы события стали разворачиваться по хорошо знакомому сценарию. Искра была религиозной: протестантизм в Империи вышел за пределы, обговоренные Аугсбургским миром 1555 года. Однако в действительности ситуация сложилась сложнее. Религиозные дрязги переплетались с опасениями из-за политической власти и территориального суверенитета, из-за чего пошли бунты по всей Священной Римской империи и столкновения между католическими династиями – французскими Бурбонами и Габсбургами, правившими Австрией и в то время Испанией [100]. Политический прагматизм и раньше теснил религиозную чистоту, но, когда католические монархи Франции спелись с твердым лютеранином, королем Швеции Густавом Адольфом, о какой-либо защите веры уже прочно забыли. Когда в 1648 году наступил мир, но папа отказался договариваться с «еретиками», переговоры попросту продолжились без него.

Папа Иннокентий был вне себя, он заявил решительный протест. В булле Zelo domus Dei он объявил Вестфальский мир «пустым, ничтожным и несправедливым», лишенным всякой законной силы [101]. Он провозгласил незаконными все его статьи, подрывающие власть и владения Церкви [102]. Но ему мало кто внял. Эта тенденция продолжилась и в начале XVIII века, когда европейские державы затеяли спор из-за польского трона. Относясь к католическим владыкам как к враждующим сынам Церкви, папа Климент XII предложил себя на роль посредника между Габсбургами и их врагами Бурбонами, к тому времени правившими Францией и Испанией [103]. Но его инициатива была решительно отвергнута. Там, где шла речь о мире и суверенитете, секулярные правители – и даже некоторые папские дипломаты – не желали вмешательства пап, ставивших безопасность ниже религиозной праведности и гегемонии католической церкви [104].

К середине XVIII века Бенедикт XIV и другие папы уже пытались укрепить папскую власть иными способами. Бенедикт начал строже контролировать католическую литургию по всему миру, а также процессы, приводящие к объявлению праведников святыми [105]. Однако даже в вопросах веры и морали папам порой приходилось плясать под дудку мирских князей, стремившихся добиться большей власти в религиозных делах в собственных странах. Для многих укрепление суверенитета было равносильно ослаблению римского влияния; даже будучи католиками, они никому, даже папе, не уступали ни сантиметра своей власти. Как часто бывало в истории Рима, в городе находили отзвук мировые тенденции. Веками каждый Чистый четверг папы бросали зажженный факел с балкона дворца у базилики Святого Петра в знак опубликования буллы In Coena Domini[17]. Каждый год, диктуя текст буллы, главный кардинал перечислял многочисленные преступления, запрещенные Церковью и подлежащие исключительно папскому прощению. Этой традиции навсегда был положен конец после избрания Климента XIV в 1769 году как навязыванию суверенным странам Европы иностранного закона [106].

К 1771 году иезуиты, разъехавшиеся из Рима спасать души по всему миру, были изгнаны из Португалии, Франции, Испании и их заморских владений [107]. Вокруг ордена бушевали политические и религиозные споры, от горячих диспутов с богословами-пессимистами из движения янсенистов до отказа иезуитов отпустить грехи любовнице короля Людовика XV мадам де Помпадур [108]. Дошло до запрещения деятельности иезуитов и конфискации их земель и имущества государством. Миссии мирового размаха, запечатленной кистью Поццо в церкви Сант-Иньяцио, пришел конец, ее агентов изгоняли, сажали в тюрьмы или умертвляли во время их изнурительных путешествий в поисках нового дома. Таким крупным державам, как Франция и Испания, даже этого было мало. Многие бывшие иезуиты укрылись в Папской области, после чего Климент XIV объявил, что орден подлежит полному запрету [109]. В бреве Dominus ac Redemptor noster (1773 г.) папа торжественно провозгласил, что «Общество Иисуса более не приносит тех обильных плодов, для коих было создано» [110]. Сидя в Риме, ослабленный и теснимый меняющимися политическими приоритетами, папа дошел до того, что объявил орден великих поборников католического влияния «навсегда угасшим и отмененным».

* * *

Политически обойденный и финансово ослабленный, папский Рим останется для многих всего лишь бастионом культуры и учености. По крайней мере, в оценке этих настроений папы часто не ошибались. Они создавали институты, привлекательные для мужчин и женщин всех политических течений и всех вероисповеданий. Даже в XVII веке Александр VII старался возродить Рим в его «былом великолепии», заманивая к себе как просвещенных гостей, так и потенциальных кандидатов в новообращенные [111]. Передавая пять древнеегипетских сосудов в коллекцию древностей на Капитолийском холме, Климент XI (1700–1721 гг.) верил, что эта церемония всего лишь усилит почитание папства [112]. Он пришел бы в ужас, если бы увидел, как Климент XIV открывает в 1771 году двери собственных коллекций в Ватикане для всех желающих. При следующем понтификате, Пия VI, Museum Clementinum обогатится только что откопанными бюстами, барельефами и скульптурами, недоступными для гран-туристов. К 1784 году в Museum Pium Clementinum уже хранилось крупнейшее в мире собрание шедевров древнего искусства, доселе остающееся сердцевиной музеев Ватикана [113]. В 1794 году испанский гран-турист Леандро Фернандес де Моратин восхищался щедростью галеристов: «…ежедневно открыто для публики, платящей всего по шесть реалов за вход, и каждый может оставаться внутри сколько пожелает» [114]. Значение этих усилий для репутации пап намеренно подчеркивалось, ведь этим папы спасали символы старого мира, которым грозила опасность [115]. Приглашая великих художников, таких как Антонио Канова, для ухода за античными памятниками на Аппиевой дороге, Пий VI следил, чтобы они снабжались надписями, прославляющими его усилия [116].

Кроме того, папы поддерживали образовательные усилия вне стен Ватикана, встав у истоков того, что будет потом названо научно-технической революцией. Это явление имело огромный географический размах. С 1666 года в библиотеке короля Франции собралась финансируемая властью Академия наук, в то же самое время в Англии Исаак Ньютон экспериментировал с гравитацией в Кембриджском университете и в Грешем-колледже, давшем приют мыслителям-новаторам, таким как первый современный химик Роберт Бойл. Для знакомства с последними достижениями астрономии Бойл ездил во Флоренцию, зато Рим еще с XV века был очагом экспериментов в области медицины и хирургии. В Санто-Спирито-ин-Сассио и в других госпиталях за лекции по практической медицине платили в пять раз больше, чем за преподавание математики [117]. В 1603 году была основана Академия деи Линчеи (Академия «рысьеглазых»), занявшаяся передовыми эмпирическими науками. Некоторые папы напрямую финансировали новые разработки. Проведя в Риме полтора месяца в 1624 году, пизанский астроном Галилео Галилей каждую неделю бывал принят у папы Урбана VIII (1623–1644 гг.) [118]. Он посвятил папе свою книгу «Пробирщик», где утверждалось, что мир можно познать скорее научными способами, нежели через средневековую философию. Сам Урбан полагал, что рассуждениями о том, что